Виктор Пол Споле, – говорит он, пожимая плечами, – что по-датски означает «маленькая победоносная катушка». – Он смотрит на меня. – Как говорили древние римляне?
Nomen omen? Имя – это судьба.
– И какова же она, наша судьба? – спрашиваю я, отчасти лишь бы что-то сказать, отчасти чтобы попрактиковать английский. И лучше, чтобы он говорил, а мне оставалось слушать.
Виктор запрокидывает голову.
– Согласно словарю, слово «судьба» означает стечение обстоятельств, определяющих жизненные события и приводящих к заранее установленному результату. – Он делает паузу. – Ты в это веришь? В то, что все предопределено?
По мне, так судьба – это мирное существование, которое длится до тех пор, пока не вырастут внуки. Вот что я думаю.
– Ты согласна с тем, что все предрешено? – настаивает на ответе Виктор.
– Не знаю, – отзываюсь я. Вряд ли он разделит мою точку зрения.
– На самом деле есть два пути: либо принять это и жить, плывя по течению, либо отвергнуть и смотреть на жизнь цинично.
– Или же… – начинаю я, но теряюсь в глубине собственных рассуждений.
– Или же – судеб много, и они зависят от нас, – продолжает он все более страстно. – Судьба, с которой мы столкнемся, если прислушаемся к себе или если будем пытаться оправдать ожидания других, если будем бежать или все принимать покорно…
Я хотела бы прервать его, но не смею.
– …Многие из нас живут чужой жизнью. Мы стараемся быть идеальной версией себя. И какой в этом случае может быть наша судьба, если не судьбой кого-то другого?
Судьбой кого-то другого.
Я думаю о тете Вивьен, о том, что я понятия не имею, что у нее за судьба. Она заставила меня поверить в то, что жизнь волшебна, а вместо этого я провожу дни за письменным столом, ломая голову над тем, как лучше продать диетические продукты людям, которые, по всей вероятности, могли бы прекрасно обходиться и без них.
– Я довольна своей жизнью, – говорю я. – Своей работой.
– Ты стюардесса?
Он снимает берет, почесывает голову, надевает его обратно.
Я смотрю на него вопросительно.
– Судя по одежде.
– Это просто пиджак!
Говорила ли я когда-нибудь так свободно с незнакомцем? А на иностранном языке? Это кажется невозможным, но мы понимаем друг друга.
Я чувствую приступ голода, мне хочется открыть сумку и достать китайские закуски.
– Я tumbleweed [26], – продолжает он. – Знаешь, такие шары из сухой травы, которые катаются по прериям? Как в начальной сцене «Большого Лебовски» [27]. Ну так вот, это перекати-поле. Так нас и называют.
– Кого – вас?
– Нас, живущих здесь. – Он указывает на книжный магазин. – Мы катимся по миру, влекомые ветром. Это Джордж придумал.
– Джордж… Уитмен?
– А ты в теме.
– Спасибо экскурсиям.
Я лезу в сумку и дотрагиваюсь до упаковки с нори, чтобы немного успокоиться.
Виктор объясняет, что в обмен на жилье он работает здесь пару часов в день. Но у него есть и другие занятия. В смысле, другая работа: догситтер, официант, переводчик. Что подвернется. В данный момент он помогает пожилой писательнице разбирать архив, но сегодня он был ей не нужен.
Какое-то время мы сидим молча. Он бросает взгляд на судоку.
– Хочешь что-нибудь почитать?
– Еще немного, и мне надо будет идти. Спасибо. – Я протягиваю ему чашку.
– Но ты даже не притронулась к кофе!
Я широко улыбаюсь. Он пожимает плечами – скорее удивленно, чем обиженно.
Не в силах сдержаться, я достаю из сумки водоросли, открываю пачку и набираю пригоршню.
– Hot and Spicy [28], – читает Виктор надпись на упаковке.
Я протягиваю ему пачку, ожидая отказа, но вместо этого он засовывает туда руку, забрасывает горстку в рот и начинает шумно жевать.
Я съедаю еще немного. Посыпанные пряностями, тонкие и хрустящие кусочки моря.
«Дело очень важное, в следующие выходные, „Шекспир и компания“, рядом с Нотр-Дамом».
Уже третий час, а тети все нет.
На работе я только и делаю, что изучаю статистические данные, провожу качественные и количественные исследования явлений, имеющих гораздо меньшую степень неопределенности, и, несмотря на весь свой опыт, ни разу не предположила, что Вивьен может просто не прийти.
«Мы на Bagni Londra, – пишет Бернардо, – все передают тебе привет. Красивое дерево, это вишня?»
Мини-футбол победил.
– Теперь можно смело сказать: тебя кинули, – неожиданно говорит Виктор, отрываясь от книги.
Генри Миллер, «Тропик Рака». Он уже час читает, сидя рядом со мной на скамейке.
Я расстегиваю пиджак. Прогноз погоды не соврал: здесь теплее, чем в Италии. Глупо было надевать костюм ради тети. Она, наверное, не узнала меня и прошла мимо. Но я бы увидела ее: все это время я сидела здесь и не двигалась.
Помимо водорослей мы с Виктором съедаем пачку креветочных чипсов, а он закусывает еще и печеньем с предсказанием. Он просит меня перевести послание: «Ожидайте худшего – и вы не будете разочарованы».
– Вот тебе и предсказание, – произносит он.
– В этой пачке все послания одинаковые.
– Значит, это бракованная пачка.
– Или это наша судьба?
Он смеется, запрокинув голову.
Наверное, как и каждую субботу, мои родители сейчас пьют чай. Кто знает, прикоснется ли мама к пирогу «тарт татен», который я вчера для них испекла, специально встав пораньше. Я видела, как она тайком таскает кусочки приготовленных мною десертов. Мне почти захотелось оказаться в саду и пополдничать с ними. Я предпочла бы, чтобы мне опять повторяли…
– На помощь! – заорала я.
На меня прыгнуло что-то черное и мохнатое. Я задумалась и не сразу заметила, что это собака, поэтому испугалась.
– Колетт! Ко мне! – зовет миниатюрная молодая женщина с короткими светлыми кудрями и огромными голубыми глазами. На ней красное платье в желтый горошек в стиле пятидесятых годов и туфли-лодочки. Мамино руководство по колористике не оставляет места сомнениям: никогда не совмещайте первичные цвета и, если у вас светлые волосы, отдавайте предпочтение пастельным оттенкам. А мне вспоминается закат – и кажется, что платье ей идет. Я пытаюсь представить, каково это – носить такой фасон. Ведь я в таком платье буду смотреться как баба на чайнике. Мне полагается носить исключительно прямые фасоны, платья-туники, кардиганы, широкие рукава и брюки клеш.
Собака радостно скачет рядом с Виктором. Женщина спрашивает, не мог бы он с ней погулять.
Виктор кладет книгу на край скамейки и заявляет:
– А ты пойдешь со мной.
Мне нельзя никуда идти. Я сижу здесь уже целый день, хочу есть, спать, пить, мне хочется кричать, плакать, сорваться на тетю, на себя, на отца, на этот сверток, на тесный костюм, на туфли-лодочки, которые врезались в кожу.
– Мы ненадолго, – говорит он мне, держа в руке поводок. – Оставь чемодан внутри. Ты ждала – теперь подождет тетя. Решено.
Колетт, высунув язык, виляет мне хвостом. Я встаю. Никогда не умела вести себя с собаками. На самом деле с людьми тоже, поэтому я говорю:
– Ну, если ты настаиваешь…
Охваченная энтузиазмом Колетт бежит вниз по каменной лестнице, ведущей к Сене, и тянет нас с Виктором за собой. Набережная заполнена парочками, компаниями друзей, сидящими на земле и пьющими пиво, владельцами собак, любителями фитнеса, прогуливающимися пожилыми людьми. По реке плывут набитые туристами лодки, из громкоговорителей доносится история собора Нотр-Дам. Он возвышается над нами, освещенный солнцем.
Виктор бежит за Колетт, а я – за ним, стараясь не отставать на своих каблуках.
– Вот тебе и прогулка! – жалобно говорю я, когда мы наконец останавливаемся.
Собака виляет хвостом, приветствуя худощавого человека с желтоватыми усами, которому очевидно велик его серый потертый костюм. Он сидит на матерчатом чемодане, прислонившись спиной к каменному парапету, на голову плотно натянута шапка-дождевик.
– Ну, ну, моя красавица! – бормочет он собаке на протяжном английском. – Сидеть, Колетт, сидеть.
– Как дела, Джон? – спрашивает Виктор, поправляя берет.
– Неплохо, Виктор. А как там, наверху? Все играешь в Хемингуэя?
Виктор спускает Колетт с поводка и садится на землю рядом с ним. Он жестом предлагает мне последовать его примеру. Я улыбаюсь, но не двигаюсь. Там полно листьев и окурков. Если я заявлюсь в офис в костюме из коллекции «Под мостом в Париже», меня
