когда твои реки, моря и океаны закончатся? Поедешь по второму кругу?
– Есть ещё озёра.
– Мне нравится Бохинь – самое большое озеро Словении. Оно особенное.
– Дед говорил: будет выбор – всегда выбирай озеро, не реку; на реке слишком неспокойно. Ему пришлось перенести дом с берега Волги на восьмой ряд у леса, чтобы тот не сполз в воду. А я наоборот – вдоль рек хожу.
– Разве нет никакой другой дороги, кроме дороги вдоль воды?
Вспомнив, что знает несколько русских слов, Нико повторял «спасибо», «революция» и «пожалуйста». Третье он произносил исключительно как «пожалу́йста».
– Стала замечать, что мне теперь интереснее разговаривать с незнакомыми людьми.
– Мне тоже, – сказал он.
И мы отвернулись друг от друга.
Нико надел наушники и побежал вдоль Любляницы, задев бумажный стакан. Белая жижа потекла по ступеням в реку. Через пару минут Нико вернулся и предложил сходить на крышу отеля, где его друг держит ульи. Тот уехал и попросил его присмотреть за пчёлами.
Мы поднялись на крышу тринадцатиэтажного отеля у парка Tabor, откуда город выглядел незнакомым. Рассматривая эту многослойную застройку, сложно представить, что в 1895 году тогдашний Лайбах пережил сильное Пасхальное землетрясение.
Город по-словенски – «mesto», а любое место понятнее, когда смотришь на него сверху. Сверху Любляна – другая: белые дома с красными крышами сменяются многоэтажками, переходящими в вершины Юлийских Альп, на которых осел то ли снег, то ли туман. Внизу молчат остатки римской крепостной стены, напоминая о давно стоявшем здесь городе Эмона. Убежище от большого мира, Любляна затаилась в межгорной котловине, по которой летят голоса, ударяясь о холмы.
Стоя наверху, Любляну во взгляде не уместить – можно лишь зачерпнуть. Пока не спустишься, не услышишь, о чём внизу говорят, – может, аккордеон прочищает горло, может, новые ботинки стучат громче старых. Внизу же бродишь по равнине и не поднимаешь головы. Теперь твоё дело – смотреть на Любляницу и двигаться вдоль неё.
В котловине маршруты проложены так, чтобы ни один ребёнок не потерялся. А если он и обернётся вдруг на вершину, стоя на Петковшково набережной, – его окликнет мать, возьмёт за руку и переведёт через Тройной мост. Если ребёнок ещё не умеет ходить по Тройному мосту, он может свернуть на любой из шестнадцати других. Научится переходить реку по одному мосту, а там и остальные освоит. У каждого жителя Любляны в запасе должно быть умение переходить реку хотя бы по одному мосту, иначе придётся идти вброд. А если идти устал, в центре тебя подхватит зелёный «kavalir» – то ли электромобиль, то ли огромный жук, готовый подкинуть до рынка.
– Никогда не любил виды сверху. Зачем смотреть на что-то сверху? Город ведь не создавался для того, чтобы на него сверху смотрели. Людям обязательно надо забраться повыше и посмотреть на человечество с высоты… Можно подумать, они там не себя увидят, а кого-то другого. Или откроется тайна, с которой они смогут вернуться вниз и жить по-новому.
– Может, они, наоборот, пытаются убедиться, что всё так, как они и представляли? Сверху видно, как всё устроено.
– Зачем это видеть? Когда я ем рыбу, я не хочу видеть её кишки.
Нико протянул мне сетку.
– Вот этот – мой, – показал он на крайний улей в ряду. – Ну, как – мой. Я пока ещё только учусь.
– Часто сюда приходишь?
– Если хочется поговорить по-итальянски.
– Они понимают?
– Умеют слушать.
В сетках мы были как космонавты, высадившиеся на крыше.
– Много в Любляне пчеловодов?
– Больше трёхсот. Ульи стоят даже на здании «Radio Slovenia». Ставят на крышах, на террасах жилых домов, в садах. Этот отель – самая высокая точка с ульями в городе. В Любляне всегда что-то цветёт. Медоносы. Липа, каштаны, подсолнухи. Видела словенскую карниоланскую пчелу?
Достав из улья рамку, Нико подошёл ко мне.
– У карниоланских пчёл короткая шерсть и длинный язык. Для клевера пригодится. Трудолюбивая. Её ещё называют sivka [21], или гризли. Из-за коричневой расцветки и серых волосков.
– Не ужалит?
– Нет. Они спокойные. Возьми одну.
Нико посадил пчелу мне на руку. Та не двигалась, потом медленно поползла к локтю.
– Мой дед держал пасеку у дома. Он ведь избу переносил с яра на зады не только чтобы та в Волгу не рухнула, но и чтобы пчёлами спокойно заниматься. Чтобы соседей не жалили. Потом пчёлами занялся и отец.
Пчела подлетела к моему плечу.
– Ты ей нравишься.
Пчела уже перебралась на шею, разгуливая по татуировке с мостом в том месте, где задралась сетка.
– Чего она хочет?
– Хочет понять, можно ли тебе доверять.
Теперь пчела устроилась на сетке напротив глаз и замерла.
– Она не может ужалить через сетку?
– Нет.
– Почему она не двигается?
– Никогда не видела такого зверя, как ты.
Вернувшись на руку, пчела поползла по ладони. Щекотало что-то гигантское и неизвестное. Кулак машинально сжался – и гризли ужалила меня.
Бег по крыше – слабый ответ пчёлам, прогонявшим меня из своей квартиры.
Пчела впрыснула под кожу не яд, а каштановый мёд. Мёд резкой, а потом ноющей боли. Он густел, его аромат уводил, утешал.
Мы спустились в город, Нико купил мне мазь.
– Ты первая, кого на моих глазах ужалила карниоланская пчела.
– Испортила репутацию гризли. Теперь придётся переносить ульи на восьмой ряд от Любляницы.
…В центре Любляны ароматы меняются быстро. Больше всего запахов слышно в пятницу вечером, когда на площади Погачар работает «Открытая кухня». Люди стекаются к стендам с жареным мясом, запах которого, подуй ветер, донесётся и до соседних городов. На огромных сковородках дымятся куски и лапы разных размеров, а повара зазывают попробовать.
Человек утоляет жажду охоты, которая лишь притворилась исчезнувшей, когда люди покинули леса. Все эти тысячелетия она только крепла.
На «Открытой кухне» скворчали то ли голоса, то ли чевапи, и были уже неразличимы, если только кто-то не рассмеётся от запотевшего бокала белого вина. Компания справа отмечала день рождения и передавала друг другу куски жареного лосося.
– Вам то же, что и вашим друзьям? – повар щипцами переворачивал стейки на метровой жаровне.
Выхватив из его рук тарелку со стейком, я отошла от компании и села у стойки.
Запах лосося сводил с ума, но тошнота быстро с ним расправилась. Я оставила рыбу нетронутой и удрала с площади.
Но и на другом берегу Любляницы пахло жареным. Этот запах стоит в центре любого города столетиями, накапливаясь от мясных лавок, рыбных рынков и праздничных площадей.
Напрасно я свернула на Трубареву улицу, полную едален. Пьяная девушка танцевала, включала песню на повтор, делала вдох
