даже спрашивала, хочу ли я прийти в «Вог» и встретиться с заведующим отделом моды! Сказала, что из меня получится фантастическая модель. В смысле я знала, что это просто любезность, потому что кто бы вообще счел меня красавицей? – Сама эта мысль насмешила Виолу.
«Я, Виола, и, в сущности, все мужчины – и женщины, – которые видят тебя на улице».
Но я понимал, почему Виола думает, что Хлоя просто проявила любезность. Гадкий утенок не заметил, как превратился в лебедя.
– Осенью она уезжает в Париж, – продолжала Виола. – Ей предложили работу ассистента дизайнера в новом доме моды с непроизносимым именем. Жан-Поль как-то там, по-моему… – Внезапно ее голос замер, и она нервно сглотнула. – О боже, я только что вспомнила.
– Что такое?
– Прости… В смысле я забыла на время, и это было славно. Но папочка умер сегодня утром, да? О боже, боже… – Она уткнулась лицом мне в подмышку, и я понадеялся, что набрызгал туда достаточно дезодоранта, чтобы заглушить неприятный запах, порожденный последним экзаменом, плюс Она, плюс умерший сегодня «генетический папа».
– Взять тебе что-нибудь поесть? – спросил я, пытаясь сказать что-то практичное, как сказал бы настоящий папа.
– Нет, спасибо, – донесся шепот из моей подмышки.
– Виола, – продолжал я в той же «папиной» манере. – Я правда думаю, что тебе надо бы поспать. Ты, наверное, утомлена.
Вот тут она вынырнула из моей подмышки, посмотрела на меня, и было видно, как она пытается взять себя в руки.
– Да, надо бы, – ответила она твердо. – А тебе, наверное, надо вернуться в Оксфорд.
– Мне не надо возвращаться в Оксфорд, там все закончилось до сентября. Я сегодня остановлюсь в квартире родителей. Позвонил им из поезда, чтобы спросить разрешения, – я посмотрел на часы. – Вообще-то мне надо бы двигаться, потому что живущая в подвале сумасшедшая старуха, у которой хранятся ключи, ложится спать в десять и я не смогу попасть в дом.
– Конечно, – сказала она. – Нам пора.
Я смотрел, как она допивает вино, щеки теряли алкогольный румянец, когда она встала, и на лбу снова появилась морщинка. Мы молча вышли из паба.
– Ну что же, Алекс, еще раз спасибо. Спасибо тебе. – Она легко поцеловала меня в щеку. – Спокойной ночи.
– Виола! – сказал я, когда она отстранилась. – Куда ты идешь?
– Домой, – ответила она безнадежно.
– Кто будет с тобой?
На этот раз она молча пожала плечами.
– Послушай, хочешь, поедем ко мне… в смысле чтобы не оставаться сегодня одной?
– Это так любезно с твоей стороны, Алекс, но, право, мне кажется, ты сделал достаточно.
«Виола, я еще ничего не сделал для тебя. Даже не начал „делать“…»
Я вытянул руку и притянул Виолу к себе.
– Не глупи. Ни за что на свете я не оставлю тебя сегодня одну.
И потом уже я обнял ее, и, когда ее губки потянулись к моему лицу, притворился, что не замечаю. Теперь уже я неуклюже прижался губами к нежному ушку, когда обнимал ее.
Когда мы добрались до квартиры в Блумсбери, которая, кстати, была всего в нескольких улицах от общежития Виолы, я сумел попасть туда, выманив старушку к двери ее подвальной квартиры. Она подала мне ключ через узкую щель, какую позволяла куча цепочек с внутренней стороны двери; ее костлявая рука напомнила мне прутик, который Гензель из сказки подсовывал, чтобы обмануть ведьму.
Я показал Виоле туалет, куда ей, по ее словам, было надо. Сам я пошел в спальню и достал джемпер из сумки (в квартире было зябко). Виола вошла следом и упала на кровать.
– Прости, Алекс, но, о боже мой… я та-а-ак устала.
– Знаю.
Она закрыла глаза.
– Ты точно не голодна? – спросил я, глядя на это сказочное существо, лежащее на кровати, как нимфа: волосы рассыпаны по подушке, длинные ноги изящно и фотогенично вытянуты – хотя она буквально упала на нее.
Ответа не было. Виола уснула.
Так что я приготовил себе странный ужин из консервированных фасоли и тунца, которые нашел в кухонном шкафу, и поел в гостиной, глядя новости Би-би-си (с какой стати?). За едой я пытался навести порядок в голове и вытащить из собственной души реакцию на смерть Саши. Но там царил беспорядок из-за Виолы, и каждый раз, когда я думал о «генетическом папе», лежащем в холодильной камере в морге, и своих чувствах по этому поводу, перед глазами вставала она, и мысли улетали в совершенно другом направлении.
Кроме того, помимо печали из-за жизни, оборвавшейся слишком рано, ужасная правда состояла в том, что… я ничего не чувствовал.
Потом через тонкую стену я услышал, что Виола плачет, и пошел к ней.
– Что случилось? – спросил я, сразу же обругав себя за нелепость вопроса.
Она не ответила. Я ощупью нашел в темноте свободное место на матрасе, чтобы не сесть на нее.
– Мне приснилось… что он жив…
– Ох, Виола.
– Я знаю, что его здесь нет. – Я почувствовал, как она провела рукой по глазам и щекам, смахивая слезы, и пожалел, что не мог разделить с ней боль по нашему отцу. От этого мне было еще хуже.
– Не плачь, милая, – тихо сказал я, – его не вернешь. – И в этот миг я проклял Джулз и Рупса. Что бы Наш Отец, иже еси на небеси, ни совершил (или не совершил), он едва ли был Саддамом, Сталиным или Мао. Или даже по-настоящему плохим человеческим существом. Он был просто небезупречным, эгоистичным, слабым и скорее жалким. И, конечно, матери и брату – приемным или нет – следовало бы быть здесь, чтобы поддержать единственного члена семьи, который любил Сашу достаточно, чтобы горевать о его уходе. – Боюсь, здесь только я.
– О, Алекс, не говори так. – Рука, вытиравшая слезы, нашла в полутьме мою руку и сжала. Очень-очень крепко. – Я не это имела в виду. Я знаю, что папочка умер. Я имела в виду, что тебе не надо извиняться, что это только ты. Никого другого я и не хотела бы видеть сейчас рядом. Это как какой-то невероятный сон. Правда.
Она сжала мою руку еще крепче, словно чтобы еще сильнее подчеркнуть последние слова.
– Алекс?
– Да, Виола?
– Ты… пожалуйста, ты можешь обнять меня?
Господи!
– Конечно. – Я встал, обошел кровать, снова нащупал свободное место и лег рядом с ней. Она прижалась ко мне, словно мы были двумя кусочками головоломки, много лет разделенными в разных коробках, а теперь наконец сложенными вместе. Моя рука обвила тонкую талию, а колени идеально поместились позади ее согнутых колен.
– Спасибо, – сказала она через некоторое время, когда я уже думал, что она, наверное, уснула.
– За что?
– За то, что ты здесь. За то, что ты – это ты.
– Это ничего. – Потом я правда думал, что она уснула, потому что тишина стояла ужасно долго. И поверьте мне, я считал секунды.
– Алекс? – пробормотала она сонно.
– Да?
– Я люблю тебя. Это звучит банально, но я всегда любила.
