соседей, нанимать индонезийцев-мигрантов. Сей гигиенический способ сохранит эстетический вид товара, что позволит поднять его цену, и высокое качество продукции даст возможность получить сертификат ISO 9000. Далее отец откроет сеть магазинов под моим именем, которые оставит мне в наследство. Он так говорил, словно все это было абсолютно реально и мы уже бесспорно владели не пустой, заколоченной досками развалюхой, предназначенной к сносу, а зданием, изобилующим птичьими гнездами.
– Что с тобой? – спросил отец, отметив мое глухое молчание.
– Ничего. – По ощущению, желудок мой съехал вбок, да еще пронзали почечные колики.
– Будешь знать, как объедаться пирожками с карри.
Живописуя подробности, отец говорил и говорил, пока автобус медленно переваливался по ухабам и рытвинам, залитым водой. Дождь немного стих, перейдя в неуклонную морось, дорога вилась меж бесконечных посадок каучуковых деревьев и пальм, которые, стоя воинскими шеренгами, возникали в лужицах света автобусных фар и вновь исчезали во тьме. Перед рассветом отец наконец-то уснул. Мы въезжали на окраины Куала-Лумпура: огромные кварталы неотличимых одноэтажных домов, разделенных сетчатыми изгородями; фабрики по производству автомобильных покрышек, холодильников, видеомагнитофонов; дешевые китайские бакалеи, хозяева которых поднимали тяжелые железные шторы и подвешивали связки поспевающих бананов к дверным косякам, словно украшения. После бессонной ночи меня сморило, городской пейзаж представал подернутым туманной дымкой моей усталости. Свербящая боль внутри не смолкала, и когда мы добрались до автостанции, я опрометью кинулся в уборную, готовый излиться из всех своих отверстий.
В нагрудном кармане рубашки отец хранил листок с адресом – страницу из школьной тетради, уже потертую на сгибах и размякшую от его пота. Мы долго шли по городу в пекле разогретого бетона и неподвижного воздуха и вот наконец отыскали современное высотное здание в двадцать восемь этажей, у которого сияющие сине-зеленые окна в стальной оправе отражали облака и небо, скрывая своих обитателей. Огромные красные буквы на входе в мощеный плитами двор и на крыше здания, не гаснущие всю ночь, извещали об имени владельца: «Дом ЛКХ».
Я ждал, что охранник остановит нас в дверях, но он позволил пройти к стойке администратора, за которой сидели два пожилых китайца с абсолютно бесстрастными лицами. Один читал газету, я и сейчас помню заголовок передовицы: «СССР сбил южно-корейский авиалайнер “Боинг-747”». Мы шли по отполированному мраморному полу, визг тонких резиновых подошв моих тапок был единственным звуком, эхо которого разносилось по огромному холлу.
Представившись, отец сказал, что хочет повидать (ему пришлось заглянуть в бумажку с адресом) господина Лима Ки Хуата, главного по недвижимости.
– Вам назначено? – спросил китаец.
Отец помотал головой. Он по-прежнему улыбался и, похоже, не понимал, зачем нужна запись на прием. Я стушевался, поскольку знал, как устроен изощренный деловой мир. Запись, дата, время, имя. Так жили богатые успешные люди.
– В таком случае ничего не выйдет. Он занят.
– Но это очень важно. – Отец ничуть не смутился, он так ничего и не понял. – Речь о нашем доме.
Китайцы все так же невозмутимо смотрели на нас. Сейчас они потеряют терпение и вызовут охрану, подумал я, уставившись на свои тапки, рваные и ужасно грязные на фоне сияющего пола. Потом перевел взгляд на свои руки с чернотой под ногтями. Хотелось поскорее уйти.
– Откуда вы? – спросил один китаец, разглядывая меня.
– Из Келантана, – сказал отец, не дав мне ответить. – Только что приехали.
– Из Келантана, – повторил китаец. – Родина моей матери. Сколько лет вашему сыну?
– Восемнадцать.
– Взрослый уже.
Мне казалось, взгляд его выражает участие, но теперь я понимаю, что это была жалость.
Администратор взял телефонную трубку и произнес несколько слов, которые я не разобрал.
– Вам повезло, – сказал он, окончив разговор. – Хозяин вроде как в отпуске, однако на минутку сюда заглянул, и секретарь говорит, он свободен. Я провожу вас к нему.
Мы поднялись лифтом на восьмой этаж и уселись на мягкую коричневую кушетку в приемной. Отец радостно мурлыкал какую-то мелодию, которую я не узнавал. Оптимист, он не чуял грядущей опасности.
– Вы что же, друзья с этим Лимом? – спросил я.
– Конечно, друзья, сам увидишь. Он встретит меня с распростертыми объятьями, потому что я друг Ника. Такова старинная дружба. Вам, молодым, не понять, что у нас, стариков, так уж заведено – все друг другу помогают. Простые деревенские парни, мы не враждуем и не грыземся, как нынешняя молодежь.
Наконец появилась девушка, которая повела нас коридором, увешанным старыми черно-белыми фотографиями плантаций каучуковых деревьев и оловянных рудников; среди них был и портрет старика-хозяина, чопорно окаменевшего перед камерой. Все так же что-то напевая, отец вышагивал бодро, словно сгорал от нетерпения повидаться с давнишним другом.
Мы вошли в угловой кабинет. Сидевший за столом человек от души смеялся, громко разговаривая по телефону. Он окинул нас взглядом и стал что-что черкать на листе бумаги.
– Да, да, да… Ха-ха-ха!
Человек был в очках, зачесанные назад набриолиненные волосы придавали ему вид рок-н-рольщика пятидесятых годов. Пухлый и жизнерадостный, он совсем не походил на большого босса крупной компании. Слыша его смех, я почти поверил, что вижу нашего сельского земляка, который сейчас вскочит и заключит отца в братские объятья.
В углу кабинета в кресле сидел парень, увлеченный электронной игрушкой. На нас он даже не взглянул. Рослый и широкоплечий, юноша выглядел старше и крепче меня, хотя был, наверное, года на два моложе. Даже сидя, он, одетый в джинсы и высокие цветастые баскетбольные кроссовки, производил впечатление атлета. Гладкая кожа и блестящие волосы свидетельствовали об отменном здоровье, да и весь его сияющий вид был как бы защитой от любых хворей и напастей. Однако, несмотря на его крупные формы, было что-то детское в том, как он, развалившись в кресле, временами корчил гримасы, нажимая кнопки игрушки. Я отметил недосягаемую для себя ловкость, с какой его длинные пальцы шныряли по электронному устройству. Собственные руки вдруг показались мне мозолистыми и неуклюжими, изуродованными шрамами от многочисленных порезов, в детстве полученных на ананасовой плантации моей бабушки. Чтобы не позориться их неприглядностью, я сунул руки в карманы.
Толстяк закончил говорить по телефону и обратился к отцу:
– Значит, вы тот самый человек, о котором говорил Ник.
Отец кивнул. Он смотрел в пол, словно не мог выдержать направленного на него взгляда.
– Да, Ник уведомил, что, возможно, явится источник неприятностей.
– Нет, господин, я не хочу создавать никаких неприятностей.
– А чего же вы хотите?
У меня заныли ноги, я надеялся, что толстяк предложит нам сесть в кресла перед его столом. Мы долго шли пешком, натертый мизинец на правой ноге дал о себе знать. Я старался стоять спокойно и
