Иван Бунин - Том 4. Темные аллеи. Переводы

   С тяжким гулом
Обрушивались горы, прорывая
Ткань облаков и сотрясая Альпы,
Загромождали грудами обломков
Зеленые цветущие долины,
Запруживали реки, низвергаясь,
И в пыль и мглу их воды раздробляли.
Так некогда пал Розенберг. Зачем
Я не стоял тогда в его долинах?

Приятель, осторожней! Лишний шаг
И ты простишься с жизнью. Ради бога,
Отдвинься от обрыва.

    Как спокойно
Уснул бы я! Мой прах не стал бы жалкой
Игрушкой ветра, не был бы развеян
По скалам и утесам. А теперь
Простите, небеса! О, не глядите
Вы на меня с такою укоризной
Не для меня вы созданы. — Земля!
Прими меня!

   Остановись, безумец!
Не оскверняй долин преступной кровью
Иди за мной — я не пущу тебя!

Как тяжко мне! — Нет, не держи так крепко
Я изнемог — кружась, мелькают горы
В глазах туман. Зачем ты здесь и кто ты?

Скажу, скажу. — Теперь идем — все тонет
В тумане — опирайся на меня
Стань вот сюда — сюда — и придержись
За этот куст — дай руку и покрепче
Возьми меня за пояс — легче! — так.
Теперь смелей — недалеко до дома
Мы выберемся скоро на тропинку,
Прорытую ручьями. — Прыгай — славно!
Да ты любому горцу не уступишь!

Нет, подожди — тебе еще опасно
Пускаться в путь: ты слишком изнемог,
Ты слаб еще и телом и душою.
Вот отдохнешь — тогда мы и пойдем.
Где ты живешь?

   Дорога мне известна.
Я в провожатом больше не нуждаюсь.

По виду твоему я замечаю,
Что ты из тех, чьи замки так угрюмо
Глядят со скал на хижины в долинах.
Который твой? Я знаю в них лишь входы,
Мне изредка доводится погреться
У очагов их старых темных зал,
За чашей, меж вассалов, но тропинки,
Что с гор ведут к воротам этих замков,
Известны мне с младенчества. Где твой?

Не все ль равно?

   Ну, хорошо, не хмурься,
Прости за спрос. Отведаем вина.
Старинное! Не раз отогревало
Оно меня средь наших ледников
Теперь пускай тебя согреет. — Выпьем!

Прочь от меня! — На кубке кровь! — О боже,
Ужели никогда она не сгинет?

Какая кровь? Ты бредишь?

    Наша кровь!
Та, что текла в сердцах отцов и в наших,
Когда мы были юны и любили
Так горячо, как было грех любить,
Та, что встает из праха, обагряя
Мрак, заступивший небо предо мною,
Где нет тебя, а мне не быть — вовеки.

Ты странный и несчастный человек;
Но каковы бы ни были страданья,
Каков бы ни был грех твой, есть спасенье:
Терпение, смиренье и молитва.

Терпение! — Нет, не для хищных птиц
Придумано терпение: для мулов!
Прибереги его себе подобным,
Я из другой породы.

   Боже мой!
Да я б не взял бессмертной славы Телля,
Чтоб быть тобой. Но повторяю: в гневе
Спасенья нет; неси свой крест покорно.

Я и несу. Ведь я живу — ты видишь.

Такая жизнь — болезненные корчи.

Я говорю — я прожил много лет,
И долгих лет, но что все это значит
Пред тем, что суждено мне: я столетья,
Я вечность должен жить в неугасимой
И тщетной жажде смерти!

    Как! Но ты
Совсем не стар: ты средних лет, не больше.

Ты думаешь, что наша жизнь зависит
От времени? Скорей — от нас самих.
Жизнь для меня — безмерная пустыня,
Бесплодное и дикое прибрежье,
Где только волны стонут, оставляя
В нагих песках обломки мачт, да трупы,
Да водоросли горькие, да камни!

Увы, он сумасшедший! Без призора
Его нельзя оставить.

    О, поверь,
Я был бы рад безумию; тогда бы
Все что я вижу, было бы лишь бредом.

Что ж видишь ты, иль думаешь, что видишь:

Тебя, сын гор, и самого себя,
Твой мирный быт и кров гостеприимный,
Твой дух, свободный, набожный и стойкий,
Исполненный достоинства и гордый,
Затем что он и чист и непорочен,
Твой труд, облагороженный отвагой,
Твое здоровье, бодрость и надежды
На старость безмятежную, на отдых
И тихую могилу под крестом,
В венке из роз. — Вот твой удел. А мой
Но что о нем — во мне уж все убито!

И ты б со мною долей поменялся?

Нет, друг, я не желаю зла тебе,
Я участью ни с кем не поменяюсь:
Я удручен, но все же выношу
То, что другому было б не под силу
Перенести не только наяву,
Но даже в сновиденье.

   И с такою
Душой, высокой, нежной, быть злодеем.
Кровавой местью тешиться? — Не верю!

О нет — нет — нет! Я только тех губил,
Кем был любим, кого любил всем сердцем,
Врагов я поражал, лишь защищаясь,
Но гибельны мои объятья были.

Пусть небо ниспошлет тебе покой
И покаянья сладостные слезы!
Я буду поминать тебя в молитвах.

Я не нуждаюсь в них; но состраданья
Отвергнуть не могу. — Я ухожу
Пора — прости! Вот золото — ты должен
Его принять. — Не провожай меня
Путь мне знаком, опасность миновала,
Еще раз говорю — не провожай!

Еще не полдень: радуга сияет
В потоке всеми красками небес,
И серебром блистает столп потока,
Свергаясь с высоты и развеваясь
Вдоль скал струями пены светозарной,
Как хвост коня-гиганта, на котором
В виденье Иоанна мчится Смерть.
Один я упиваюсь этой дивной
Игрою вод, и сладость созерцанья
Я разделю в тиши уединенья
Лишь с феей гор. — Я вызову ее.

Прелестный дух, чьи кудри лучезарны,
Чьи очи ослепительны, как солнце,
На чьих ланитах краски так же нежны,
Как цвет ланит уснувшего младенца,
Как алый отблеск летнего заката
На горных льдах, — как девственный румянец
Земли, в объятья неба заключенной!
Прелестный дух, затмивший красотою
Блеск радуги, горящей над потоком,
Дочь Воздуха! Я на твоем челе
В твоем спокойном и безгрешном взоре,
Где светит мир твоей души бессмертной,
С отрадою прочел, что Сын Земли,
Которому таинственные силы
Дозволили вступать в беседы с ними,
Прощен тобой за то, что он дерзнул
Воззвать к тебе и на одно мгновенье
Узреть твой лик.