пью чай с сахаром. Это было бы невозможно пить. Возьмем немного рому, кубинского, идет?
«Еще не легче, — подумал Ладислав. — Что это делается с Иржи?»
— Ну-с, чтобы не затягивать нашего свидания — а то ты тоже начнешь сыпать сахар в ром, — что привело тебя сюда?
— Так… два-три слова на дорожку. Я много размышлял в последнее время… Как, собственно, все тогда получилось с дедом?
Иржи перевел взгляд на реку. Хотя стоял ноябрь, вода сверкала синевой, большие облака спешили за Пражский град. На голом склоне Петршина белел особняк, где родились Иржи и Эма, провел первые и, вероятно, счастливые годы — можно ли знать, что чувствует ребенок? — Ладислав и откуда ушел отец, не в силах перенести потерю родового дома, гордости семьи Флидеров. Но Иржи знал: дело было не только в потере дома, а и в потере детей, которых он любил, очень любил. А теперь его внук с достойной примесью пролетарской крови машиниста Тихого в жилах и своего отца, Ладислава, желает знать, почему так сложилась судьба деда. Что имел он в виду, задавая свой вопрос?
Голые кроны деревьев не застилали архитектуры города — все казалось близким и каким-то уязвимым.
— Однажды, пока мои Иренки одевались — ты уже был у Эмы, — мы собирались в театр, на глаза мне попалось начатое письмо. Оно было адресовано Надежде — знаешь тетю Надю? — посмотрел он Ладиславу в лицо.
Молодое лицо это не выражало ни удивления, ни иронического любопытства по поводу того, как дядя странным, чуть не шутовским манером обошел заданный вопрос. К чему он тут приплел Иренок и поход в театр? Возможно, Ладислав такого и не думал, внимательно слушал, как предписывала воспитанность, и ждал. До вечера, когда предстояла встреча с синеглазой, оставалось еще много времени. Чай был прекрасный, кабинет уютный — даже с этой патетической картиной города, открывавшейся взору сегодня.
— Не знаю, как это получилось… на глаза мне попались строки: «В один прекрасный день проснешься и заметишь, что лежащий возле тебя храпит, открывши рот, что он вообще хороший фрукт и непонятно, как он очутился в твоей спальне, на твоей постели. Какая она была из себя-то, любовь? Нечто подобное и с Эмой — в общем, пусть тебя это не волнует, Надюха…» Потом вошли Иренки. Вечер в театре был для меня испорчен. Итак, моя любимая в один прекрасный день заметила, что я храплю, открывши рот. Зачем я сообщаю тебе это? Мне хочется, чтобы ты понял, как создаются мифы о любви и любимом человеке. Проживешь с ним годы — и в один прекрасный день: «Какая она была из себя-то, любовь?» Ты спросил о деде, о моем отце. Что-то осталось в твоей памяти, кое-что мы тебе рассказали. Ты не успел заметить, что это человек, который храпит, открывши рот, и думаешь, ты должен был прорваться к нему сквозь годы и сквозь расстояния, которые вас разделили…
Иржи взглянул на своего желторотого племянника. А может, он задумал что-нибудь другое, чувствует себя среди нас чужим и полагает, что, оказавшись ближе к жизни деда, можно воспринимать жизнь по-иному. Молодые — народ взыскательный, и это хорошо… Только смотря чего они взыскуют, улыбнулся Иржи.
— Не беспокойся, я тебе не стану рассказывать того, что тебе хочется, — о том, как у нас все тогда было. Но если я правильно понял твой вопрос, ты не прочь посмотреть на места, где жил дед, а может, и подумываешь, не остаться ли там навсегда. Теперь это такая суетная мода, я знаю.
Ладислав не отвечал.
Загадок тут, конечно, нет. Пусто ему. Эма живет своей жизнью. Ирена далеко, да и что она сделает? А его гложут мысли о деде, его выезде из страны. Бог весть, как он себе это представляет. Молчит. А что на это сказать мне?
— Отец твой был немногим старше тебя, когда познакомился с твоей матерью. Мы не страдали от скепсиса и пресыщенности, на это у нас не было времени. Не знаю, что вы, молодые, хотите для себя от жизни. Какой-то луна-парк?
Было видно, с каким трудом Иржи сдерживается. Еще немного, и вскочит, затрясет этого пригожего, хорошо воспитанного молодого человека за плечи, заорет на него, даже стукнет… Конечно, это было бы смешно и, главное, совершенно бесполезно. Такими вещами его не проймешь. Что он вообще-то думает — делать мне больше нечего, как только цацкаться с его настроениями и домыслами?
— Ты, милый мой, идеалистический осел — вот кто. Я даже не хочу рассказывать об этом Ирене. Она бы удивилась, откуда в тебе столько глупости.
Но глупость ли это? А если что-то другое, самому ему непонятное, и он пришел к тебе как к старшему, которому верит. Не надо было только задавать таких несуразных вопросов: «Как, собственно, все тогда получилось с дедом?» Будто я знаю, будто меня это когда-нибудь всерьез занимало… Как объяснить ему, что он самостоятельный человек и должен все теперь решать сам, сам за себя, проторивать свою дорожку. Да пускай катится в эту дурацкую Швейцарию — оттуда рукой подать до Франции, — пусть убедится, что за идиотская затея искать вчерашний день!
— Прости, что я тебя рассердил, я не предполагал, что это все так сложно. В Швейцарию я, вероятно, загляну. У Эмы я нашел давнишний адрес… А почему вообще-то вы хотели перевезти деда в Прагу? Разве не безразлично, где лежать?
Разумеется, безразлично, совершенно безразлично. Почему мы собирались это сделать? Наверно, полагали, что так надо. Родная земля, жена… Забавный атавизм христианства. Иржи пожал плечами, будто говоря: ну что я буду отвечать на такой праздный и, в сущности, дерзкий вопрос.
— У вас, у старших, невероятно уважительное отношение к мертвым, — продолжал Ладислав (по нему тоже было видно, как он изо всех сил сдерживается, чтобы не сорваться на крик). — Хочешь знать, почему? Я объясняю это тем, что вы их чрезмерно наплодили и продолжаете плодить. От самого конца войны война практически не прекращается. Хотя об этом я действительно не собираюсь говорить. Так что прости и до свидания за ужином.
Молодой человек учтиво поклонился и без стука закрыл дверь.
Старик — в сравненье с молодостью своего племянника, — не двигаясь, смотрел на облака. Он думал о погибшем друге Ладиславе, об Эме, об Ирене и о престранном юноше, который пришел не затем, чтоб его рассердить и самому себе сделать больно — он искал и ждал помощи или совета… А получилось черт знает что.
Спасительно затрещал телефон. Какое-нибудь
