в любой момент вкатиться в реанимацию или морг.
Стало веселее, когда с обеда вернулись соседи. Они пользовались всеми частями собственных тел и были одеты в свое. В тот же день от своих соседей Женя узнал, что ему можно гулять по территории хоть каждый день и что у него есть пенсия, часть которой он может тратить. На вторую неделю Женя заказал соцработнице дешевенький планшет с сим-картой. Правда, оказалось, что у него скопилось не так много денег и теперь придется экономить. Тогда же пришел ответ от Даши, и он был коротким: Даша написала, что все плохо и она не надеется выйти, что ей вкалывают сильные препараты, от которых она постоянно лежит, что поссать выпускают по расписанию и однажды она писала в пакет, что в следующую комиссию она не верит так же, как и в предыдущие.
Интернет был почти недвижимым на всей доступной Жене территории. Первое видео на своем планшете он решил сразу искать по имени и фамилии сестры, и оно скачивалось несколько часов. Увидев, что ролик полностью загружен, Женя оставил планшет на кровати, а сам вышел на лестничную клетку. Там по этажам носился воздух, и Женя навис над перилами, чтобы лестничный ветер выдул из него пружинившую тревогу. Он продышался, отстоялся, вернулся в комнату и разблокировал планшет. Женя включил видео, и тогда оказалось, что он загрузил Сашину речь перед выездной коллегией военных судей, что бы это ни значило.
Женя втек в планшетный экран, он не видел, что со всех сторон обступлен ПНИ, забыл о том, что заперт в нем. Саша встала со своего места и прошла к трибуне, даже через слабые планшетные динамики было слышно, понятно, что ее каблуки дырявят пол, протыкают уши остальным присутствующим. Саша была красивее, чем обычно, красивее, чем всегда. Вокруг ее красоты сгущалось раздражение, оно вылезало через судейские лица и прочие лица. Конечно, жертва не могла быть такой красивой. Пока Саша говорила, она смотрела только на свои руки и никуда больше, поэтому Женя, проникший через экран в зал суда, не мог заглянуть ей в глаза. Он пытался представить, как дотрагивается до Саши, как обнимает ее. Но он был всего лишь призраком, и Саша не замечала его прикосновений. Она говорила недолго, голос ее был прохладным, морозящим Женины внутренности и глазные каналы, из которых норовили вылезти слезы, но застревали. Дальше Женя услышал самое важное, то, что боялся и хотел услышать. Саша сказала, что сама предложила авторам «Ветрянки» забаррикадироваться в здании, что надавила на них своим авторитетом, что они не могли отказаться. После этих слов зал весь пришел в шевеление, бурление, Женя не видел, что происходит на зрительских местах, но слышал выкрики, из которых била злоба. Кто-то крикнул, что она врет, кто-то еще взвизгнул, что она шлюха. И когда Саша добавила, что пистолет Миши Садкова был игрушечным, судья сказал, что они услышали достаточно, и прогнал Сашу. Тогда она посмотрела прямо в камеру, прямо в Женю, который из-за этого взгляда весь внутри потемнел, и добавила: сегодня вы судите сами себя, а вместе с тем и всю страну. На этом видео закончилось. После этого Женя остался прибитым к кровати. Не бетонным, как раньше, а все слышащим и понимающим, но недвижимым. Он не пошел на ужин и не умылся перед сном. Сна у Жени тоже не было. Он поднял себя только утром, когда один из его соседей забеспокоился и сказал, что если Женя не встанет, то он позовет санитарку.
В зазывании санитарок не было ничего хорошего, в этом было даже много опасного, но в целом у Жени сложились с ними хорошие отношения. Когда он не думал о Саше, он думал о своей ежедневной работе, которая была не такой очевидной, как в отделении милосердия, но тоже важной. Свою новую работу Женя видел в том, чтобы сглаживать, помогать и успокаивать. Многие проживающие, если не большинство, с самого рождения перепрыгивали из институции в институцию, бродили в системе и собирали по ее уголкам упреки, наказания и подзатыльники. Мало кто умел общаться, в основном все проживающие были приучены к подчинению. Те, с кем дружил Женя, никогда не имели свободы и самих себя, так что желание обычного человеческого вылезало озлобленными обрывками, кусачими и слепыми, и тогда происходили конфликты с теми, кто эту свободу систематически отбирал. Женя сумел сохранить себя в себе, поэтому каждый раз, когда кто-то из проживающих проносил в отделение пиво, отказывался идти в спортивную секцию, принимать таблетки, есть в столовой или когда кто-то закуривал в туалете, потому что за день исчерпал все разы, в которые дозволено курить на улице, Женя шел разговаривать с санитарками. Он понимал бунтарство одних, подчиненных, и страхи других, подчинявших. Он мог выслушать обе ссорящиеся стороны, выдать им принятие и предложить что-то, что устроило бы всех. Необязательно отправлять его в изолятор, мог сказать Женя, он принесет больше пользы, если поможет по хозяйству, разве вам не нужны дополнительные руки. И санитарка соглашалась, иногда сама не знала почему, но смягчалась и выбирала не такие жестокие санкции. Скоро Женя стал медиатором, переговорщиком, он прославился на все этажи первого отделения, его зауважали другие проживающие и иногда в шутку называли батей.
В те моменты, когда Женя не решал конфликты, не ходил на волейбол, не гулял по территории и не читал то немногое, что пряталось на самой высокой полке в общем холле, он думал о Саше. Саша была цыганской иглой, путешествующей по его кровотоку, от мыслей о Саше он снова терял слова, его тело выпаривало все силы и звало Женю полежать. Но и лежать не удавалось, потому что, когда Женины руки-ноги растягивались и обмякали, в нем начинало что-то дрожать и взбрыкивать, внутренние мошки, бегающие по коже тревогой, сбивались в кучи и устраивали бунт, и тогда Женя подскакивал, дергался и вскрикивал. Так что он лежал только ночью, когда было темно, или днем, когда в комнате больше никого не было: Женя боялся, что кто-то позовет санитарку и его начнут как-нибудь лечить, хотя лечения Жене не требовалось, ему требовалась изжить в себе Сашу. Женя решил: если он узнает о ней все возможное, тогда Саша, может быть, в нем закончится. Именно поэтому все последующие Женины интернет-запросы были вокруг нее.
Хотя один выход в интернет Женя посвятил Максиму и даже нашел его интервью, в котором Максима назвали «спусковым крючком протеста». Заодно Женя узнал, что некоторые издания считали
