уйти. Взглянув на нее, он кивнул. Выглядела она вымотанной. У нее был долгий трудный день. Но Флориан вернулся с явным намерением продолжить общение и уже разлил шампанское по бокалам. Ему захотелось повспоминать о конце семидесятых и запрещенных книгах, к которым он с тех пор не притрагивался. Потом он перешел к теме НАТО. Его расширение на восток было чистым безумием, смехотворным провоцированием русских, страдавших комплексом национальной неполноценности. Роланд начал было ему возражать. Но, разумеется, Флориану не надо было напоминать, что страны бывшего Варшавского договора многие годы страдали от насильственно осуществленной русской оккупации. Они были в своем праве, на что у них имелись веские причины, самим решать, как им жить. Но Роланд совершил ошибку, вступив в дебаты с Флорианом, и у него ушло не меньше получаса, чтобы завершить спор и потом обменяться номерами телефонов и адресами почты. Потом все обнялись на прощание, правда, Роланду показалось, что их объятия уже не были столь же искренними и душевными. Момент был испорчен. Он даже пожалел, что Рут поведала ему семейную тайну, которую ему не следовало знать. Ему было жаль их обоих, и он почему-то ощутил необоснованное чувство вины за свое счастье.
Но ушли они не сразу. Кому-то из сотрудников захотелось пожать ему руку, познакомиться с Дафной и поздравить обоих с предстоящим событием. Она держалась с ними приветливо, но он чувствовал, что это стоило ей немалых усилий. Он решил, что Питер создавал ей проблемы. Возможно, он хотел вернуться. Ни в коем случае! Наконец они пошли под ручку по ухоженным закоулкам Мейфэра по направлению к Парк-лейн, где намеревались поймать такси. Она спросила, о чем с ним говорила Рут, и он ей все рассказал. Она никак не отреагировала, но он ощутил, как она на ходу теснее прижалась к нему, словно боялась споткнуться и упасть. Когда они сели в такси, он придвинулся к ней поближе.
– В чем дело, Дафна? Скажи мне.
Она вдруг вся сжалась, и ее тело содрогнулось. И хотя она, прежде чем заговорить, набрала полную грудь воздуха, ее голос прозвучал едва слышно:
– У меня плохие новости. – Она хотела продолжать, но не смогла. Отвернулась и расплакалась. Роланд был в шоке. Если бы что-то случилось с кем-то из детей, она бы уже ему сообщила. Он обнял ее и стал ждать. Ее плечи и шея буквально пылали. Таксист сбавил скорость и через переговорник спросил, не требуется ли его помощь. Роланд попросил его ехать дальше и выключил микрофон. Он никогда не видел Дафну плачущей. Она всегда знала, что делать, была сильная, всегда заботилась о других. Он почувствовал себя ребенком, который с немым изумлением смотрит на плачущую маму. Он нащупал в ее сумочке бумажные салфетки и вложил ей в ладонь. Она постепенно пришла в себя.
– Прости. – И снова: – Прости.
Он прижал ее к себе. Наконец она сказала:
– Утром пришли результаты анализов. – И как только она произнесла эти слова, он догадался, что за ними последует. – Надо было предупредить тебя заранее. Но я думала, что ничего страшного. У меня рак. Четвертая стадия.
Он попытался что-то произнести, но на несколько секунд потерял дар речи.
– Где?
– Везде. Он везде! У меня нет ни малейшего шанса. Так они объяснили, употребив очень сложную терминологию. Оба врача. О Роланд, мне так страшно!
Он вынул ее из ящика, где лежали его свитера, и положил на письменный стол. Это была увесистая керамическая ваза с завинчивающейся пробковой крышкой, завернутая в двухлетней давности газету. Раньше она лет пять простояла на подоконнике его спальни, покуда ему не надоело лицезреть это напоминание о его упрямом желании потянуть время. А теперь, почти в полночь в начале сентября, все было упаковано и сложено в прихожей. Взятая им напрокат машина, самая дешевая, какую он смог найти, стояла за углом дома. Он бережно положил вазу набок и вытащил ее из газетной обертки. Эти два года были свежи у него в памяти, как будто с того дня прошло два месяца. Его старые друзья говорили, что и в их жизни время имело свойство неумолимо сжиматься. И они частенько делились впечатлениями об этом нечестном ускорении. Он позабыл, что выбрал именно эту газетную страницу в силу мрачной иронии. Он отложил вазу и расправил страницу на столе. 15 июня 2016 года. Крупная, на полполосы, фотография Найджела Фаража, лидера британской независимой партии, и Кейт Хоуи, члена парламента от Лейбористской партии, на носу катера, с беззаботным видом облокотившихся на бортовые перила. Позади них виднелось здание парламента. Рядом с ними находился набитый людьми прогулочный теплоход, украшенный массой британских флажков. Были там и другие теплоходы, попавшие в кадр не целиком. Это был праздник, обещавший, что скоро Британия проголосует за выход из Европейского союза и вновь вернет себе полный контроль над богатыми рыбой акваториями.
Но Роланда не интересовали Фараж и Хоуи. Он выбрал эту страницу оттого, что на втором плане фотографии виднелись плечо и предплечье. Извращенный выбор. Эти части тела принадлежали Питеру Маунту, одному из главных спонсоров их политической кампании. Он целый год уговаривал Роланда избавиться от вазы с прахом Дафны и привлечь его к участию в этом ритуале. А с недавних пор звонки Питера стали более настойчивыми. Роланд же много раз объяснял ему, что она совершенно определенно высказалась на этот счет и он, Роланд, не собирался нарушать ее последнюю волю. Так что задержка с преданием праха земле была оправданна. Пару раз, когда Питер звонил, он бросал трубку. И дело было не только в его личном отношении к нему. Постепенно Роланд проникся отвращением к политическим взглядам, которые защищал этот человек.
Он завернул вазу в шерстяной свитерок, сунул ее в пустой рюкзак и отнес вниз, к остальному своему снаряжению. Которое состояло из походных ботинок и широкополой шляпы, другого рюкзака, небольшого чемодана и картонной коробки с продуктами. Он вошел в кухню и написал записку Лоуренсу и Ингрид. Они приезжали из Потсдама с шестилетней Стефани присмотреть за домом и погулять по Лондону. Оставленные им инструкции касались в основном его кошки, которую он не видел уже два дня. Когда он вернется, они вместе отпразднуют его день рождения за семейным ужином. Какая это радость – возвращаться не в пустой дом!
На отдельном листочке он написал уморительное приветствие для Стефани, снабдив текст рисунками и шуточками. За последние два года у них возникла особая дружба. Для него, разменявшего восьмой десяток, отношения с внучкой были приятным сюрпризом, выражением любви и признанием в любви. Его трогало до глубины души, как она уводила его в укромное место, чтобы поделиться с ним важным наблюдением, или задать мучивший ее вопрос, или чтобы он, по ее настоянию, сидел рядом, пока она ела. Ей хотелось узнать о его прошлом. Он был поражен явными свидетельствами того, насколько богатая душевная жизнь была у этого шестилетнего существа. Он невольно возвращался на тридцать лет назад, к детству Лоуренса. Она слушала дедушкины рассказы, глядя на него сосредоточенным взглядом. У нее были мамины иссиня-черные глаза – и взгляд океанографа, смотрящего на мир через перископ субмарины. Ему казалось, что она считала его своей древней и чрезвычайно ценной собственностью, чье хрупкое существование ей поручалось охранять. И ему льстило, когда она вкладывала свою ручку в его ладонь.
Через полчаса он уже лежал в постели и, как заранее знал, не мог уснуть. Надо было помнить об очень многих вещах – и эта забота для него была как острый нож: о таблетках против давления, о том, каким маршрутом лучше всего выехать из Лондона. Еще надо было перевыпустить банковскую карту взамен истекшей. В машинах теперь не было проигрывателей для компакт-дисков, поэтому надо купить себе такой, если он захочет в дороге послушать любимый диск. Он выпил таблетку зопиклона и, пока ждал, когда снотворное начнет действовать, снова стал думать о Питере Маунте. Похоже, как только стало ясно, что референдум прошел в желаемом им
