по обмену на биологическом факультете в Манчестерском университете, Шарлотта работала в книжном магазине в Бристоле, чтобы подтянуть свой английский, Рут преподавала в старших классах средней школы, Флориан работал врачом, и все семейство в 1990 году переехало в Дуйсбург. Оба родителя выглядели сейчас старше своих лет, вокруг глаз у них змеились морщины, и Роланд отметил некую подавленность в их манере себя вести и говорить. Оба набрали вес. Он сообщил им, что вчера вечером сделал предложение своей лучшей подруге. И, повинуясь внезапному импульсу, позвонил Дафне. Ее голос звучал словно издалека. Она сказала, что как раз заканчивала работать и через час подъедет к ним. А пока что всем шампанского!
Хайзе никогда не видели Лоуренса, но слышали о нем и стали расспрашивать Роланда о сыне. Сейчас он был студентом-старшекурсником с неполной академической нагрузкой и собирался защищаться по математике в Свободном Берлинском университете. До этого он по вечерам работал официантом, а днем был внештатным сотрудником Потсдамского института изучения климата. А сегодня утром он сообщил отцу, что он «вроде бы влюблен» в девушку-океанографа по имени Ингрид.
Роланд завершил энергичную вторую часть своей программы мелодиями Курта Вайля: «Мэкки-нож» и «Балладой о легкой жизни». Отыграв вторую пьесу, он поклонился зрителям, одарившим его нестройными аплодисментами, чуть более громкими, чем обычно. Кое на кого из зрителей драматизм встречи с друзьями произвел большее впечатление, чем его игра. По залу тотчас распространилось известие о его скорой свадьбе. На столике появилось ведерко со льдом и пять бокалов с поздравительной запиской от вечернего менеджера.
После тостов Хайзе рассказали свою историю. Нет, сказали они, отвечая на вопрос Роланда, проблемы им создали отнюдь не пластинки и книги, которые он им привозил. Шведт был мрачным захолустным городишком, и время было мрачное. Рут работала уборщицей в больнице, Флориан – на целлюлозном заводе, а потом, уже чуть лучше, на обувной фабрике. Система давила на них, и, хуже того, соседи вели себя враждебно. Но самое ужасное, что у них отобрали детей. И вдруг спустя два месяца их вернули. То есть семью все же не разлучили, но жизнь была сломана. Сестры кивали, слушая рассказ матери. И вот в последние полтора года у них затеплилась надежда. До них доходили сведения, что люди целыми семьями бежали в Австрию через Венгрию и русские ничего не предпринимали по этому поводу. И потом, конечно, они узнали о падении Стены. Бегство из Шведта на запад в марте 1990 года было сопряжено с величайшими трудностями. Они в последний раз встретились с матерью Рут в Берлине. Власти не выпускали ее к ним. Но Рут и Флориану удалось все-таки вытащить ее на запад и поместить в больницу в Дуйсбурге, где она и умерла в девяносто втором.
А потом в их судьбе наступил чудесный перелом, когда Флориан в возрасте сорока одного года получил грант на обучение в медицинском колледже. Очень трудно было содержать семью на жалкую зарплату Рут, работавшую младшим ассистентом преподавателя в школе для трудных детей. Ситуация усложнилась, заметил Флориан, когда у девчонок наступил переходный возраст и они превратились в неуправляемых подростков-дьяволят. Тут Ханна и Шарлотта громко запротестовали.
– Хорошо. А как еще назвать ситуацию, когда возникает опасность забеременеть в пятнадцать лет, полиция постоянно жалуется, что девочки разрисовывают стены домов граффити, а они употребляют алкоголь и наркотики, красят волосы в зеленый цвет, слушают громкую музыку на улице, возвращаются домой в два часа ночи и мочатся в общественных местах…
Чем длиннее становился список их преступлений, тем громче хохотали сестры. Они даже обхватили друг дружку.
– Мы присели за кустами!
– Wir wollten einfach nur Spass haben! [165]
– Просто повеселиться? А что вы скажете насчет жалобы соседей?
Рут обратилась к Роланду:
– Этих двух негодниц хотели отправить обратно на восток!
Видно, девчонки распоясались не на шутку. Очень трудно было представить их наносящими граффити на стены домов и с зелеными волосами сейчас, когда они стали уравновешенными образованными представительницами Западного общества. А вот их родители были покрыты шрамами прошлого и вдвоем выпили почти все шампанское. Их девочки едва прикоснулись к своим бокалам. Прошло несколько минут, Ханна и Шарлотта переглянулись, кивнули и встали из-за столика. Их подруга-итальянка, у которой имелся бойфренд-англичанин с квартирой в Холланд-парке, устраивала там вечеринку, и им надо было бежать к ней. Они договорились с родителями встретиться завтра в отеле за завтраком. Родители встали и, обнявшись с дочками на прощание, смотрели, как те торопливо направились к выходу из лаунж-бара. Роланда обуревали смешанные чувства. Он не позавидовал, что девчонки отправились на вечеринку – было уже довольно поздно. Но ему недоставало ощущения, которое он еще помнил довольно хорошо, – этого нетерпения, этой жажды оказаться в эпицентре важных событий. Но эта мысль исчезла, как только он увидел, что Ханна и Шарлотта шагнули в сторону, пропуская в дверях его будущую жену. Она не успела подойти к их столику, как Флориан и Рут поспешно опорожнили недопитые бокалы дочек. Они заказали еще бутылку и чистые бокалы.
После формального представления и очередных тостов Дафну кратко ввели в курс дела. Она помнила историю этой семьи по рассказам Роланда. А он вспомнил, как через нее познакомился с человеком, связанным с производством пластинок, и тот помог ему найти редкую подпольную запись Дилана, которую в свое время мечтал раздобыть Флориан.
– Я был счастлив в те времена, когда еще умел мечтать о чем-то, – заметил Флориан, встал и, бормоча что-то о дурацких местных законах, запрещавших курение в ресторанах, пошел выкурить сигаретку.
Пока он отсутствовал, Роланд синхронно переводил для Дафны рассказ Рут о том, что Флориан не так счастлив, как она и девочки. Клиника, где он работал, располагалась в неприятном районе Дуйсбурга. Он видел там самые неприглядные стороны городской жизни: наркоту, нищету, насилие, грязь и запустение, расизм, и женщин там ни во что не ставили – что в белых семьях, что в иммигрантских. Рут считала это худшими чертами жизни; и в любой стране можно найти такие же худшие черты. Но Флориан возражал, что это реальность жизни, которой никто не хотел сопротивляться. Он никогда бы не стал защищать старый восток, но и объединенная Германия ему не нравилась. Ему не нравились уличные пробки, исписанные граффити стены повсюду, горы мусора вокруг его клиники, тупость полицейских, дух коммерции. Когда на телеэкране появился рекламный ролик, он вышел из бара. Он считал, что соседи смотрели на него свысока, но на самом деле, заметила Рут, они были милыми людьми. Когда девочки учились в школе, он вечно жаловался на плохую дисциплину в классе. Все это вызывало у него негодование. При всем при том, по правде говоря, девочки получили отличное образование. По его словам, на дорогах все водители вели себя как преступники-безумцы. Немецкая поп-музыка доводила его до белого каления.
– У него есть все музыкальные записи, какие ему нравятся. Но он их не слушает. Когда ты сыграл ту песню, «Велвет андерграунд», он сильно взгрустнул. Мы оба взгрустнули по тем старым временам, к которым мы ни за что не хотим вернуться. Где бы мы ни оказались!
Роланду было неловко слушать рассказ Рут о Флориане в его отсутствие. В ее интонациях он услышал скорее жалобы, чем сочувствие, и даже подумал, что она старается внушить ему, будто семейная жизнь – это сплошные печали. И понадеялся, что в его переводе ничего подобного не прозвучало. Он взглянул на Дафну, сидевшую рядом. Присев к ним за столик, она казалась погруженной в свои мысли. Взяв ее за руку, он с удивлением почувствовал, что ее ладонь горячая и влажная – буквально мокрая.
– Ты в порядке? – тихо спросил он.
– Да, все отлично. – И она сжала его руку.
Рут вдруг наклонилась к ним:
– Он встречается с женщиной. Он все отрицает. Так что не будем при нем об этом говорить.
Роланд не стал переводить это Дафне. Он увидел, что Флориан шел к их столику, а за ним официантка с очередной бутылкой. Сев за столик, он вызвался сам открыть шампанское.
Дафна опять сжала его руку. Роланд понял это так, что ей хочется поскорее
