А с голодом вы много талантов обрекаете и на гибель.
Милый, дорогой мне образ, образ друга моей юности, тебе я посвящаю эти строки. И пусть мои проклятия безграмотным издателям будут панихидой по тебе.
Спи мирно, в безвестии, товарищ, — в безвестии, хотя ты, может быть, мог бы быть и знаменит и полезен.
Это был человек, полный ума, остроумия, жизни, наблюдательности, таланта и благородства мысли.
Он писал под псевдонимом «Риваль» бульварные романы в маленьких газетах.
И, — подождите же отворачиваться с таким пренебрежением, — если вам нужен аттестат, — вот он.
Однажды мой приятель удосужился, написал большую вещь и послал её в «Вестник Европы». Она была напечатана. Она вызвала похвалы критики. Была очень замечена.
Знаете ли вы, — вы, аристократы литературы, которые родились в большой прессе, в толстых журналах, как рождаются люди в графских и княжеских семьях, что значит для настоящего литературного плебея, который заставил обратить на себя внимание не связями, не дружбой с лучшими людьми, не протекцией, а талантом, — что значит для него «выйти на открытую широкую воду»? Для него, задыхавшегося в тине и вони «мелкой» печати.
Какой это был день восторга! Какой подъём сил!
Какая энергия охватила этого беднягу.
Как он говорил о работе «теперь».
— Теперь!
Всё, что лежало на глубине души, всё, что было припрятано, накоплено в тайниках мысли, — хлынуло вверх.
Какие сюжеты он рассказывал мне. И как рассказывал.
Я не узнавал своего друга. Я никогда не знал, что жизнь так отражается в его уме, в его душе. Что он так может передавать свои мысли, наблюдения, ощущения.
Как много, оказалось, хотел он сказать, и как многое из того, что он хотел сказать, было значительно и глубоко.
Но… но… но… чтобы писать, надо было жить. Жить самому, жить близким. А жить — это значило писать фельетонные романы в маленькой газете.
Писать сегодня, чтоб было что есть завтра.
А за фельетонные романы платили 1½ копейки за строку.
— У нас Назарьева просит по 2 копейки. У неё имя!
А писать по 1½ копейки за строчку — значит писать до одурения.
Когда уж тут думать о «большой» работе.
Тут нельзя:
— Написал «им» роман! Отписался и принялся за «свою» работу.
Всю жизнь работай на «них».
И он остался задыхаться в этой «злой яме», сдавленный нуждой, прикованный заботой о завтрашнем дне, обречённый на литературную смерть этими «полутора копейками за строку», — и задохся, спился, умер от алкоголизма где-то в приёмном покое.
Он, как на Бога, молившийся на литературу, он, так её любивший…
Есть область литературы, куда женщины, входя, прямо несут смерть.
Это — переводы.
В каждую редакцию каждый день обращается по несколько женщин:
— Переводов!
И как существовать хорошему, добросовестному, талантливому переводчику, когда они просят:
— Копейку за строчку, полкопейки.
Согласны взять даже четверть копейки!
— Если только много работы.
Поторговаться, — возьмут и восьмую копейки:
— Если только уж очень много работы!
Если можно нажить чахотку!
На днях ещё ко мне обратился один очень почтенный человек:
— Будьте добры просмотреть переводы моей дочери. Небольшие рассказы, — это не отнимет у вас много времени. Могут ли они печататься? Моя дочь, конечно, не нуждается в заработке. Так, какие-нибудь пустяки. Главное — труд. Я хочу, чтоб она трудилась. Труд так облагораживает душу!
У меня была надежда, что хоть переводы окажутся плохими.
Нет! Отличные переводы! Прямо превосходные переводы!
Их охотно примут во всякой редакции. Да ещё «так за что-нибудь». Положительно находка!
— Да, ваша дочь может облагородить свою душу!
Но бедная переводчица, молодая девушка, в холодной кофточке, которая вчера приходила в редакцию с рукописью в посиневших руках.
На этом свёртке отличных переводов смертный приговор для вас.
Кто будет печатать ваши переводы по полкопейки за строчку, когда здесь можно заплатить по одной шестнадцатой.
Кто будет печатать ваши «ремесленные» переводы, переводы из-за куска хлеба, «поскорей», — когда за 1/16 копейки работает барышня, отлично образованная, с талантом, работает любительски, тщательно отделывая каждое слово.
Однако, разве так пишутся некрологи?
Разве это похоже на некролог К. В. Назарьевой?
Пусть останется так, как написалось.
Быть может, лучшая надгробная речь по литераторе, это — проклятье тем, кто выматывает жизнь и присылает венки на могилу.
Лавровый лист после смерти, когда при жизни не было даже супа!
Сегодня у литературы праздник.
Большой и редкий.
50-летний юбилей, — юбилей одного из самых почтенных, из самых заслуженных писателей.
И П. И. Вейнберг, проснувшись сегодня, вероятно, почувствует себя несколько странно.
Литературный юбилей, и ему не нужно хлопотать.
— Странно!
В первый раз в его жизни случается такое удивительное происшествие!
Много мы видали юбилеев. Всяких! Но литературного юбилея, которого не устраивал бы П. И. Вейнберг, до сегодняшнего дня ещё не видел никто.
Такое небывалое, необыкновенное и из ряда вон выходящее событие объясняется только одним:
— Сегодня его собственный юбилей.
О, великая мачеха — Литература!
Где-то там, высоко-высоко, куда доносятся только орлы, восседаешь ты в сияньи немеркнущей славы на троне своём, окружённая твоими слугами, воинами, приближёнными.
Как к сказочной королеве, труден к тебе путь.
Труден путь тому, кто хотел бы приблизиться к твоему трону, с благоговением преклонить колени и коснуться устами твоей руки прекрасной и благостной.
Внизу стоит толпа.
И смотрит.
Одни думают:
— Только уж больно она высоко куда-то взобралась!
Другие полагают:
— Ишь храмина! На самой дороге! Ещё выстроили бы что путное. Фабрику. Или другое что, полезное.
И эта толпа смотрит на тех, кто идёт, взбирается, карабкается наверх.
И разражается радостным хохотом, когда кто-нибудь сорвался.
— Туда же.
Люди, не написавшие в жизни ни строчки, потешаются, что человек написал несколько неудачных строк.
Людям, у которых ни разу в голове не явилось ни одной мысли, кричат:
— Смотрите, ему пришла в голову неудачная мысль!
Дни величайшего литературного торжества для публики, это — когда прославленный поэт обмолвился неудачным стихом, хороший романист напишет слабый роман, великий мыслитель выскажет ошибочную мысль.
Тогда у публики настоящий литературный праздник.
— А? что!!!
И всякого, кто оступится, кто сорвётся, скатится вниз, истерзанный, окровавленный, толпа встречает улюлюканьем, свистом, ругательствами, травлей.
Словно он совершил великое преступление тем, что хотел приблизиться к тебе, великая, святая мачеха-Литература.
А те, кто взобрался наверх? А те, кто мужественно прошёл полпути?
Толпа говорит:
— Что ж! Они и должны. На то у них и талант!
Мрачно, сурово и сумрачно в лагере твоём.
Только стоны раненых слышны оттуда.
Ни труб ни литавр в честь победителей.
Это было несправедливо, прекрасная королева!
Добрая и светлая, ты ясными очами взглянула на старых закалённых бойцов.
— Хочу, чтоб было светло и радостно в чертоге моем!
Пусть не одни пораженья оглашаются печальным и протяжным звуком труб. Пусть празднуются и победы.
Не одни печальные тризны над могилами павших. Пусть пенятся кубки в честь живых, в честь победителей.
И среди своих приближённых ты выбрала старого воина.
Закалённого в боях, покрытого ранами. Ранами покрывавшего многих.
Славного бойца, ходившего в далёкие страны и приводившего оттуда к нам толпы пленниц: прекрасные мысли с огненными глазами, убранные цветами стихи, полную красоты, грации, пластики прозу.
Отличного певца прекрасных песен.
И сказала ему владычица дум и сердец:
— Будь моим церемониймейстером. И пусть клики радости и веселья, клики победы несутся над лагерем моих воинов, моих бойцов.
И в лагере сумрачном и суровом закипели пиры в дни торжества, и зазвенело громкое смелое слово, и запел звучный, ликующий стих.
И эти клики мужество вливали в сердца бойцов.
И смелей и бодрей смотрели воины вперёд.
И после пира шли в бой, среди лязга мечей, вспоминая победные песни.
И сказала королева своему церемониймейстеру:
— Ты был из первых в бою и на пиру. Я хочу, чтобы вспомнили все битвы и пиры на пиру в честь тебя.
И кликнула клич среди бойцов.
И радостно откликнулись все.
И пиром весёлым и шумным почтили воина и певца, первого в боях и на пирах.
Моё первое знакомство с П. И. Вейнбергом
