Эля поглядела на себя глазами хозяйского сыночки: глаза, вроде бы, ничего себе, но все ж не такие выразительные как у мамы. Личико бледненькое, худенькое, плечи сутулые, походка какая-то неуклюжая коленками вперед… Серая мышка, привыкшая к сырому подвалу и с опаской выглядывающая на свет. Нет, она никак не могла произвести впечатления!
Эля вдруг страшно на себя рассердилась: да что это такое! — какой-то пузырь надутый, сопляк вонючий глянул на нее… а она и давай! Разволновалась, расстроилась…
— Тоже мне, фотомодель! — она в сердцах фыркнула. — Тьфу! Гадость какая!
Она терпеть не могла эту модную профессию и девиц, которые хотят одного — подороже себя продать и чтобы все вокруг них охали и ахали от восхищения. Пустышки! Дешевки! Дуры набитые…
Между тем хозяйка обошла дом и сад и, как дикая кошка, накинулась на мужа. Окрестности завибрировали от звуков её высокого резкого голоса.
— Ты мне что говорил: дача прекрасная! А это? Развалюха! Сарай! Ты б меня ещё в курной избе поселил… с козлятами!!! Это просто черт знает что такое! Я тут и дня не выдержу. И это после райского отдыха в Греции. После Парижа… Нет, ты как хочешь, но ноги моей здесь не будет!
«Вот-вот, — подумала Эля. — Вот она, взбалмошность-то. Во всей красе! А мама ещё говорила, что она — признак одаренных натур. Нет уж, спасибочки! Не надо мне никаких натур, если они такие… Помру, а такой не буду!»
— Диночка, Дидуся, ну милая! — лебезил возле неё Ермилов, рокоча как морской прибой. — Мы тут все в один миг переделаем. Я уж и ребят предупредил, завтра Влад с Колей приедут. К восьмому марта мы тут все отделаем под щуче-рачий глаз! Ты ж меня знаешь, я когда-нибудь слов своих не держал? Все будет, рыбонька! Все как захочешь!
За ужином атмосфера несколько разрядилась. Диана Павловна оживленно обсуждала с мужем проблемы семейного бизнеса. Тасе невольно вспомнилось, как начинал свое дело Николай, как мечтал о собственном супермаркете наподобие германского «Кауфхофф», где можно купить все от пары носков до компьютера, не позабыв и о самой разнообразной снеди… Конечно, она, Тася, была так от этого далека! Ей казалось, что с тех пор как пришлось бросить театральную студию, жизнь её повернула в какое-то ложное русло. Что душа её, поток сил, чувств, эмоций созданы для иной жизни. Но свежие краски на её холсте затерлись, смазались, и теперь сама она толком не помнила, что именно было на нем изображено.
Ермилов с нею и с детьми вел себя обходительно и весьма вежливо. Похоже, ему было неловко перед ними за недавнюю выходку жены. Сама Диана Павловна упорно не замечала Тасю, тем самым указывая ей на её место прислуга! Эля мучилась, болея за маму, ей было больно видеть все это. Но мама держалась, ни словом, ни жестом не давая понять хозяйке, что задета и что ведет себя та не очень-то по-людски.
Вскоре после ужина Ермиловы уехали. Сергей Валентинович попросил Тасю как можно больше гулять с детьми и с Мишей пока по учебной программе не заниматься — дескать, парень и так перегрузился за последнее время, пускай отдохнет. Предупредил, что назавтра появятся двое его ребят, которые немножечко постучат и кое-что переделают. А восьмого марта ожидаются гости — довольно много народу. Приедет даже специально приглашенный человек, который праздничный стол подготовит. Шашлыки там, кавказская кухня… Он пригласил Тасю на праздник и она, хоть и довольно уклончиво, но все ж согласилась. Понимала, что Ермиловы — люди ей совершенно чуждые, но что же букой в сторонке держаться? Заниматься детьми, не найдя общего языка с их родителями, дело гиблое…
И в самом деле на другой день явились двое ражих парней, которые перевернули и дом и участок вверх дном. Тася подумала: а согласованы ли все эти перемены с хозяйкой Любашей? Ведь, как ни крути, это все-таки её дача… Но решила, что это не её дело, и все время посвящала готовке, прогулкам с детьми и разговорам. Разговаривали, в основном, они с Элей. Сеня с Аней, как два близнеца, чуть ли не взявшись за руки, топали позади. Завершал всю их живописную группу Михаил, предпочитавший с независимым видом шествовать в арьергарде. Весь его облик выражал раздражение и недовольство в сочетании с покорностью судьбе: раз родители захотели учинить над ним этот эксперимент, передать под присмотр какой-то безвестной тетке — что ж, он подчинится. Тася не усматривала в Мише каких-то скрытых пороков и, в отличие от дочери, не ждала от него злобных выходок. Но Эля прямо-таки возненавидела парня. И, похоже, он отвечал ей тем же…
Как-то в порыве откровенности Элька призналась маме, что ненавидит богатых! И заявила, что хоть ей и самой это неприятно, но поделать с собой ничего не может, злится и все тут!
— А может ты им просто завидуешь? — чуть прищурившись, поинтересовалась Тася. — Вспомни, что когда-то и нас можно было причислить к богатым. Как сейчас говорят, к новым русским… Значит, и тебя тоже кто-то мог тогда ненавидеть просто за то, что у твоих родителей деньги есть…
— Не знаю, мам, — мрачно бросила Эля и закусила губу. — Может и так. Только, понимаешь…
— Понимаю, — подхватила Тася. — Только чувство это — плохое, недоброе. Плебейское чувство. Люди разные, и неважно есть у них деньги или нет. Ведь сам Ермилов не хам, так?
— Не хам, — согласилась Эля.
— А вот жена его… сама видишь. Знаешь, для меня деньги никогда не были самоцелью. Скорее, наоборот — их присутствие в кармане того или другого было как красный сигнал светофора: стоп, сюда хода нет! Стремление набить карман всегда значило для меня какую-то узость и одномерность души. И как правило богатство дается тем, чья система ценностей далека от моей. Ты меня понимаешь?
Эля кивнула.
— А сейчас я думаю, что все это чушь собачья! Важно, чем живет человек, как дело делает — если честно, хорошо, если он других колесами напропалую не давит, то… почему бы ему и не богатеть? Правда, такое редко бывает. Но бывает! Вот Некрасов — он ведь богатейший был человек. Заводы имел. Что, от этого его поэзия стала хуже?
Эля посмотрела на маму как-то… недоверчиво, что ли. Но ничего не сказала.
— Просто нам трудно сейчас, девочка моя, — Тася крепко обняла дочь, прижала к себе. — Но мы выкрутимся. Так ведь?
Эля засопела носом, обломала ветку у березы, мимо которой они проходили, и швырнула её на дорогу.
— Эй! — шутливо шлепнула её Тася. — Не потереть ли тебе кончик носа?!
Глава 7
СЛОМАННЫЙ ПРАЗДНИК
— Мам, ты чего? Плохо себя чувствуешь?
— Да нет, Эленька, все в порядке.
— Но я же вижу! Ты вся какая-то перевернутая.
— Не обращай внимания. Просто как-то… нехорошо на душе.
— Что, мам, опять был сон?
— Никаких снов. Спала как убитая!
А Эля сегодняшней ночью опять видела тот же свой странный сон. Только плыла она теперь на поверхности… а вокруг плавали мертвецы. Мужчины и женщины. С белыми вытаращенными глазами. Колыхались на воде, точно отвязавшиеся лодки. Она проснулась в поту, ожидая того, что последовало вслед за тем её первым сном… но волка не было. Его не было в комнате. Но она знала, что он где-то рядом.
С раннего утра восьмого марта Тася была сама не своя, места себе не находила. То ли близкая перспектива приезда толпы незнакомых людей, то ли ещё что… Да ещё этот снег! Он валом повалил с утра — и это восьмого-то марта! Скоро вся Загорянка была укрыта свежим пушистым покровом, сверкавшем при мягком свете неяркого солнца.
Дети просились гулять, но она отказала: мол, в такую пургу и заблудиться недолго. Младшие во главе с Мишкой слонялись по саду и только Эля не отходила от матери.
— Мамуль, может тебе принять что-нибудь?
— Что? Сон-траву? — резко обернулась к ней мать.
— Ну, не знаю… — смешалась девочка. — Может, что-нибудь успокоительное. Валерьянки там…
— А, Элька! — Тася махнула рукой, зябко поежилась. — Сейчас приедут некогда будет кукситься.
К ним вразвалочку, подражая походке отца, подошел Михаил. Руки в карманах, голова низко опущена и кажется вот-вот бодаться начнет. Взгляд изподлобья прищуренный. Нехороший взгляд.
— Анастасия Сергеевна, надо снег разгрести. — Он кивком указал на полянку, окруженную елями, напротив веранды. — Отец сказал, мы на улице будем сидеть… шашлык, все такое… — он глядел на неё вызывающе, видно, страсть как хотелось позлить и довести «училку».
— А ты сам что? Руки отсохли? Возьми лопату и разгребай! — выпалила вдруг Эля, с ненавистью глядя на этого маменькиного сынка.
— А тебя ваще не спрашивают! — он сплюнул через зубы, повернулся на каблуках и пошел прочь, бросив Тасе через плечо. — Пойду пройдусь.
— Миша! — окликнула его Тася.
Никакого ответа. Он брел к калитке, не реагируя на её зов.
— Миша, вернись!
Даже малютка Анечка, почувствовав нараставшее напряжение, завертела головкой, глядя то на брата, то на свою няню. Эля вся напружинилась, готовая сорваться, догнать наглеца и сцепиться с ним…
