— Ну и вот… — продолжала бабушка Женя, ещё минут пять порассуждав о военных, — а сама хозяйка квартиры, — Тонечкина, значит, хозяйка, — она-то «из бывших» и была. Даже, кажется, дворянского рода старинного! И только положение мужа спасало её от обычной в то время участи таких, как она. Ну, понятное дело — от лагерей! А то от чего и похуже… Ну вот. И говорил он Геня-то, что эта самая женщина Тоню пригрела и приняла в семью как свою. Как родную. Полюбила она её очень. И относилась не как к домработнице, а как… ну, к подруге, что ли… А приехала Тоня в Москву с узелком, в котором была смена белья и буханка хлеба. Уж наполовину сгрызенная… И не было у неё в Москве ни родных, ни друзей. Геня в тот день на даче сокрушался уж очень, как могла она одна-одинешенька, да ещё в восемнадцать-то лет в такой путь пуститься. Это с Волги-то матушки!
— Баба Женечка, а откуда конкретно с Волги, из какого города она приехала, — про это дедушка Геня не говорил?
— Нет, миленькая. А вот, что чудом каким-то судьба их на вокзале свела — Тонечку и эту добрую женщину, — про это он говорил. И прямо с вокзала та её к себе в дом забрала. Поняла, что иначе погибнет девушка. В таком городе, да одна… Без работы, без образования — ну, школу-то она где-то там у себя окончила, а что с того толку? Да, ещё она была в положении…
— Кто? Бабушка Тоня? — помертвела Тася.
— Ну, конечно! Она не сразу сказала об этом хозяйке своей: стыдно ей было очень. Сама понимаешь, нравы в то время были не то, что теперь, а мужа-то у ней не было и ребеночек получался незаконнорожденный, как говорят…
— Значит, мамин настоящий отец — откуда-то с Волги? — Тасин голос дрожал.
Еще бы слово, ещё хоть полслова!
— Значит, так получается. Только о нем, по-моему, Тоня даже Гене не говорила… Во всяком случае, он это дело молчанием обходил. Сама понимаешь, я, как всякая женщина, любопытная, и к нему с этим подбиралась то так, то сяк… уж очень хотелось мне, чтоб он рассказал про родного отца мамы твоей покойницы. Но Геня — нет, ни в какую! Грех её прикрыл, ребеночка усыновил… но это уж позже было. Они познакомились, когда маме твоей уж четвертый годок шел. И все эти три года Тоня у женщины той домработницей пробыла.
— Баба Женя, неужели вы совсем ничего больше не помните? Может, дед Геня все-таки хоть какую зацепочку дал?
— Нет, миленькая, не дал. Говорю ведь, что он в тот день только жалел её. Но о прошлом жены своей — ни гу-гу. Только я ведь тебе не про это сказать-то хочу, не про ту нашу посиделку на даче…
— Господи, а про что? — крикнула Тася.
— А про то, что у Гени был друг, звали его Виктор Петрович. Очень близкие они были друзья, ещё с войны. А сама знаешь, такая дружба не бьется!
— И что ж этот друг… жив еще?
— Вот чего не знаю того не знаю. Но если с кем Генечка и делился, так это с ним — с Виктором. Тайн у них друг от друга не было.
— А как мне найти его? Как его фамилия? — Тася, кажется, от волнения, побежала б по комнате, да телефонный провод мешал.
— Телефонная книжка Генина у меня была, только никак найти не могу. Поищу еще. А фамилия друга этого — Рябов. Он примерно одних с Генечкой лет. Выходит, ему сейчас должно быть… дай соображу… да, где-то примерно восемьдесят пять — восемьдесят семь… Жив-ли в такие годы-то? Хотя поколение наше крепкое, этого не отнять! Ты попытайся в справке узнать. Жил он, помнится, где-то в районе Красных ворот. Ну вот, милая, все тебе, как есть, рассказала. Ну, не поминай лихом старуху, звони, если что. И удачи тебе. Тебе очень нужна она, эта удача!
С тем баба Женя и оставила вконец растревоженную Тасю. Та, как трубку положила, к Эле кинулась и все ей рассказала.
— Видишь, значит правильно мы с тобой сделали, что на работу эту дурацкую согласились. Бабушка наша не побрезговала пойти домработницей, а нам чего ж нос воротить?! Не велики птицы!
Они попытались узнать телефон или адрес Виктора Петровича Рябова, но в этот день удача поманила и сразу отворотила свой нос. Ничего не получалось. Надо было отправляться в архив. Но временя ушло — неумолимо приближался отъезд…
Смутно было на душе у Таси, ох как смутно! Надо двигаться дальше, узнать адрес Рябова, выяснить, жив ли он… Надо исполнить волю Тонечкину. Добром или новой бедой обернется им эта дорога? Дорога по следу бабушкиной судьбы. По следу её последней мольбы. Путь в её сны… Пока этот путь принес им одни несчастья.
Так думала Тася и терзалась мыслью о том, что беды-то в ней самой. А не в снах, которые снятся… А Эля верила в эти сны. И знала, что сон мамин — тот, в котором бабушка гневалась, не принесет перемен. Он — предвестник новых несчастий. Как и этот странный звонок… Ей было не по себе. Она предчувствовала недоброе. И не хотела спать. Она боялась, что и ей может что-то присниться. И это случилось.
В ту же ночь — в ночь перед отъездом ей приснился сон. Эля плыла под водой. Знала: вода — это её стихия. Она жила там, дышала… И плыла свободно, легко, не гребя. Он не чувствовала своего тела, вернее, оно было другим. А каким — понять не умела, ведь не видела себя со стороны. Вода была совсем прозрачной, во всяком случае для нее. Там, наверху, над водой лился свет. А внизу… внизу были дома. Улицы. Скелеты деревьев. На них не было листьев. Так же как не было на улицах никого. Это был целый город. Он умер, но продолжал существовать под водой. И Эля вплывала в раскрытые окна, резвилась, словно рыбка в аквариуме, в незнакомых домах. Некоторые были пусты. В других сохранилась кое-какая мебель — кровати, столы. Они плавали в затопленных комнатах, поворачивались, отталкивались от одной стены и направлялись к другой. Они продолжали жить в мертвом пространстве…
Эле было любопытно её странное путешествие. Той, какой она была в своем сне, тому существу, которое резвилось в воде, были неведомы горе и страх. Только спокойствие. И иногда — тихая грусть. Ей было жаль опустелого города, хотя жалость её была совсем не похожа на человечью. Но девочка знала, что ей ведомы и другие чувства — совсем незнакомые в том мире, в котором она звалась Элей…
Заметно ускорив свое движение, она оказалась возле затопленной церкви и увидела большого и сильного человека, который изо всех сил плыл к поверхности, пытаясь вынырнуть, но сил и дыхания у него уже не хватало. Он греб только ногами и одной рукой; другой он прижимал к себе какой-то предмет. Эля не знала, что это за предмет, но понимала: для этого человека он даже важнее того, выплывет он или нет. Он не бросит его. И, конечно, не выплывет… Тогда Эля скользнула в воде, быстрая и невесомая, как летучая рыбка, и вытолкнула боровшегося с водой человека. Вытолкнула наверх. Не руками, не головой — это как-то само получилось, она и не знала как. Он забарахтался на поверхности, задыхаясь и отплевываясь, но этого она уж не видела — она была далеко…
Этот сон прервался резко, внезапно. Эля секунду лежала недвижно, как будто привыкая к тому, что она не в воде. Потом рывком села в кровати. В комнате, кроме неё и спящего Сенечки, кто-то был. И этот кто-то, не мигая, глядел на нее. Их взгляды встретились. И она тут же перестала что-либо чувствовать: то ли опять провалилась в сон, то ли потеряла сознание. И утром помнила только, что хотела кричать, звать на помощь, но ужас сдавил ей горло. И ещё помнила, что в комнате был огромный волк. Он сидел на полу перед её кроватью. Волк с горящими ненавистью глазами раскрыл клыкастую пасть, с клыков его капала слюна. А глаза у волка были человечьи.
И Эля решила, что ничего не расскажет маме. Той и так достается. У неё свои сны… Если не думать, не вспоминать, то кошмарный сон не вернется. Он просто не может вернуться — она этого не переживет. Потому что это не сон. Волк был настоящим! Она знала это так же хорошо, как и то, что ей скоро предстоит пережить нечто жуткое, страшное. Волк обещал ей это. Он пришел, чтобы убить её.
«Ох, что ж это с нами? В какую яму мы провалились — в какое пространство забрели? Разве жизнь бывает такой?! Нет, такое бывает только в книжках. Или в фильмах, которые иногда смотрит мама, а я не смотрю. Мне от них жутко… Что нам делать, чтобы выбраться из этой дыры? И что ждет МЕНЯ? Я знаю, мне будет так плохо… я почти перестану быть собой. Господи, помоги мне! Я боюсь! Я не хочу того, что меня ждет! Помоги мне… Ну почему нам так не везет?!»
Если б знала она, как им везло! Если б знала, что страдания даны человеку свыше, чтоб испытать: слаб или силен он духом.
На следующий день встали ни свет, ни заря. Эля сдержала данное себе слово — ничего не сказала маме. Собрались моментально, тем более, что брать-то было особенно нечего. Кое-какие вещички, Сенечкину коляску, да связку книг, без которых Тася и дня не мыслила…
К восьми утра Ермилов прислал за ними машину — джип. Шофер помог погрузить нехитрые пожитки в багажник, Эля с Сенечкой уселись позади, Тася — на переднем сиденье, дверцы хлопнули и понеслись! По ухабам и рытвинам микрорайона их джип скакал на зависть участникам Кэмэл Трофи, поливая грязью из-под колес ранних прохожих и несмелых частников, с опаской объезжавших неровные участки дороги. Вдогонку сыпались ругательства. Одна бабуся едва успела выскочить из-под колес этого дикого мустанга, но не удержалась на ногах и упала. И фонтан жидкой хляби окатил её с ног до головы.
