На все вопросы воспитателя при исправительной машине у меня уже давно готовы подробные ответы, которые мы не раз и не два шлифовали ввиду неизбежного полуареста.
В мае тихая слежка топтунов вдруг стала демонстративным давлением наглого надзора, - за нами по полупустынному городу следуют две черные "Волги", которые стерегут каждый шаг нашей студенческой вольницы.
Что ж, они добились того, чего хотели, - самые опасные тексты были сожжены в моей коммунальной полуголландской печке.
То... мечтательно закатывает глаза воспитатель нравов, вас отчислят из университета и призовут в армию, куда-нибудь в береговую охрану морской базы на Камчатке, где служить положено, как во флоте, три годика.
Кроме того, мурлычет мой визави, еще неизвестно, где вы будете спать этой ночью, на солдатской койке студенческих сборов или на нарах в камерах временного задержания, которые находятся в нашем подвале.
Имейте в виду, мы все знаем.
И он называет несколько авторов самиздата из моего чтива.
Я так же любезно начинаю вешать мурлыке лапшу на уши.
Например, признаю факт знакомства с книгой историка Некрича, и на голубом глазу спрашиваю, каким образом она могла попасть в список антисоветчины, если издана в государственной типографии тиражом чуть ли не в три тысячи экземпляров, имеет все положенные советской книге реквизиты?
А первая страница! Перебивает мурлыка. Там ясно напечатано - для научных библиотек!
Увы, кладу я козырную карту из числа домашних шахматных заготовок, у меня был экземпляр с утраченной обложкой и без первой страницы.
Ой-ой-ой, так я вам и поверил.
Кот дуется на ловкость пойманной мыши и демонстративно начинает строчить пером по бланкам допроса.
Кто стучит на машинках?
Кто ездит в Москву за новой партией литературы?
Кто из педагогов университета вступил в связь со студентами для чтения антисоветчины?
Господин Ой-Ой-Ой предлагает мне любезно выпить водички из графина, подчеркивая, что вода сия родниковая, экологически чистая. "Мы привозим ее из артезианской скважины".
Из любопытства пью воду власти.
Хороша и вкусна!
Затем беру паузу и прошу разрешения посетить туалет.
Мурлыка давит пальцем незаметную кнопку, входит мой вожатый, и мы вдвоем следуем в туалет в конце коридора по ковровой дорожке.
Краем глаза замечаю на крючке в двери кабинета табличку на витом золоченом шнуре: "Внимание! Идет допрос". Точно такой же медалью украшена дверь наискосок. Там жали словом на Леньку Юзефовича, которому угрожали увольнением отца, ведущего специалиста на секретном заводе.
В туалете - зажмурься, целомудрие - я журчу родниковой водой в присутствии проводника, который норовит из-за плеча заглянуть в писсуар, дабы пресечь уничтожение микропленки.
Этот абсурд догляда вызывает в душе тихий хохот.
Босх.
Вода всегда была орудием пытки в босхианском аду, наравне с огнем и смолой. Грешники тонут, захлебываются, выплывают, пытаются ухватиться за соломинку. Но особенно страшна пытка, когда вода замерзает и превращается в лед. Лезвием льда грешника режут адские бестии. В полынье с ледяной водой тонут клятвопреступники. По льду мчат к погибели на огромных коньках сластолюбцы.
Этот страх перед водой и потопом в крови у всех голландцев.
Голландия, как известно, расположена ниже уровня моря и обороняется от натиска океана в часы прилива цепью китайских стен, камнем плотин, сетью бесчисленных каналов, призванных укротить напор воды и разлить девятый вал по стаканам.
В кровь нидерландской истории вошла хотя бы ночь накануне праздника Святой Елизаветы 18 ноября 1421 года, когда страшное наводнение в дельте Рейна перегородило силой шторма сток речных вод и затопило низовые земли.
Малый потоп унес почти сто тысяч покойников в открытое море.
У Босха есть картина, которая дошла только в двух копиях учеников, "Св. Христофор".
Стена воды высотой с колокольню собора Св. Иоанна в Хертогенбосе накатывает на Нижние земли. Услышав рев воды и увидев на горизонте роковой вал, сотни крохотных фигурок на городских площадях и улицах пытаются спастись от воды.
Одни лезут на деревья, другие карабкаются на крыши, третьи обреченно скачут на лошадях прочь от потопа, который накатывает со скоростью курьерского поезда, глупцы пытаются спастись на спинах индюков и свиней, а монахи мошкарой облепили крышу собора, откуда бессильно видят роковой вал потопа высотой с Вавилонскую башню...
Ревущий вал пенной воды составлен из глоток жадных рыбин, которые готовы проглотить горловинами водоворота все живое.
Только одному великану Святому Христофору не страшен потоп, который едва ли затопит его колени.
С отрешенным лицом блаженного идиота, в раздутом бурей алом плаще он бредет по колено в идущей воде с исполинским посохом.
На плечах Христофора сидит младенец Христос с детской вертушкой-пропеллером в руках, которая одна занимает его любопытный взгляд. Святое дитя не видит мировой казни и не слышит ревущего тиграми последнего вала.
В грозовой вышине потопа над грешной землей виден сияющий светом молний Бог, Творец ужаса, сидящий на круглой стеклянной мировой сфере - Mundus, - в боках которой отражается опрокинутый проклятьем мир.
Ликует один Антихрист, который косматым нагишом мчит с упоением скорости, по склону воды лавируя на доске, прообразе нынешнего виндсерфа.
Эта мрачная аллегория всеобщей гибели вопиет к душе зрителя: спасения не будет ни грешникам, ни святым. Бог бросил мир на съедение рыбам.
Челяба (то есть "яма", на уральском диалекте Челябинск - это "Яминск").
В челябинском КГБ меня дежурный офицер приводит в кабинет подполковника Забыл.
Кроме хозяина, в кабинете сидят еще два подполковника и один майор! Ну и ну.
Встреча с недавним студентом обставлена в самых героических декорациях психологического нажима.
Правда, все трое за час не проронили ни слова и сидели, как истуканы.
Подполковник Забыл берет инициативу в свои руки.
Он фальшиво интересуется моей службой, говорит, что доволен положительными характеристиками из части и прокуратуры. Он не скрывает, что я под колпаком, и вдруг предлагает помочь КГБ разобраться с настроениями моего приятеля по университету рядового Владимира Виниченко и выяснить, что за роман он собрался писать? Разговор с ним следует провести только в номере гостиницы "Челябинск". Номер на мое имя уже забронирован, на двое суток, а ВВ для встречи со мной уже получил на завтра увольнение из части.
Я с иронией изучаю подполковника Забыл, который, видимо, принимает меня за круглого идиота, каковой, во-первых, не догадается о том, что весь разговор будет записан, а во-вторых, уверен, что я с легкостью подставлю друга и полезу в карманы его настроений. И уж тем более у Володьки у самого хватит ума, чтобы понять причину такой заботы о встрече друзей, которые не виделись полгода.
Я могу спокойно отказаться от предложения, но нам бы с ВВ позарез надо увидеться, надо обговорить поведение в суде, надо еще раз подогнать заподлицо показания на процессе, другой такой оказии больше не будет...
М-да, есть над чем подумать.
Вы все взвесили, с легкой угрозой спрашивает Забыл.
Я отбрыкиваюсь.
Не лучше ли вам самим задать ему все вопросы?
Зачем мне исполнять чужую работу?
И чем я вдруг обязан такому доверию накануне процесса, где сам прохожу свидетелем?
Вы отказываетесь нам помочь? Теряет терпение хозяин кабинета.
Тут я перестаю настаивать на своем героизме.
Против лома нет приема.
Здесь важно выиграть время и переиграть бестолочь.
Бишкиль.
Через пару дней эта бессмыслица получает нежданное объяснение в разговоре с капитаном Самсоньевым.
Послушайте, товарищ капитан.
Мы вышли из штаба размять ноги малой прогулкой от крыльца до офицерской столовой. Мартовский снег слепит отражением солнца. Как всегда на Урале, весна начинается бурным половодьем света и полыньями лазури в небе, быстро набирающем высоту.
Начну с лестной правды. Я заметил, что в армейских органах идиотов намного меньше, чем на гражданке.
И не поверите, даже рад этому обстоятельству, товарищ капитан.
Согласитесь, та невинная детская моча в утке, которую в Перми пытаются выдать за сопротивление советской власти... всякое чтение популярных научных книжек или догадок Авторханова о смерти Сталина не способны произвести впечатление ни на одного мало-мальски нормального человека. Читали мое надзорное дело?
Капитан делает вид, что не понимает, о чем я спрашиваю.
Лейтенант, у вас культ собственной личности. Какое надзорное дело? Неужели бы кто-нибудь позволил врагу советской власти свободно разгуливать на свободе?
Бросьте, капитан, с вашим чувством юмора читать всерьез о моих преступлениях невозможно. Кроме того, я уже не на свободе.
