- Борь, но это не может быть, мы ведь с тобой увидимся? - Надя оторвалась от Льва Ильича, присела на корточки возле Бори, волосы закрыли ей лицо.
- Ладно, - сказал Валерий, - вы увидитесь, а вот мы - никогда. Давайте выпьем последний раз да идите, нам еще чемоданы укладывать, а уж первый час...
Они стояли на площадке, все уже перецеловались.
- На аэродром не нужно, - говорил Валерий, - там будет народ, да и не к чему, совсем сердце разорвется.
- Пусть, - обнял его Лев Ильич, - все правильно. Наверно.
Варя подошла к нему, уткнулась в плечо и заплакала, первый раз он видел ее слезы.
- Никогда, - сказала она, - никогда, Лева, я тебя больше не увижу.
Боря все держал Надю за руку.
Они стали подниматься по лестнице, прошли марш, Надя вдруг повернулась и бросилась обратно.
- Пусть ее, - сказала Люба, - пускай еще у них побудет.
Они поднялись еще на этаж. Люба открыла дверь. Костя вошел с ними.
- Тише, - сказала Люба, едва они оказались в коридоре, - вы лучше проходите на кухню, я сейчас посмотрю, может, спят...
- А кто там? - спросил Лев Ильич, ему не понравилось, что кто-то тут оказался без него.
- Один парень с женой, у него неприятности... Одним словом, надо было уехать из дома, чтоб глаза не мозолить... Ну, я тебе потом расскажу.
Они зашли на кухню, сели за маленький стол у окна. Лев Ильич огляделся. Странное у него было чувство - будто он все еще не приехал, хотя вот он и дом, и все здесь его руками двигалось-прибивалось: медные ручки на дверях из квартир его теток - свинчивал, когда ломали их дом, картины на стенах - с каждой что-то связано, тарелочки - пятна, трещины прикрывались ими... Вон чайник появился новый, отметил он, и такой запах знакомый, домашний - а все уже без меня. Что-то с ним случилось, произошло, а что - никак не мог понять... Вот и эти уехали, вспомнилось ему, как только взглянул на картину и с ней была связана история, еще одна потеря - нет, не мог он больше про это, Боря стоял перед глазами: "О чем они там с Надей?" - подумалось ему.
Он встал, поставил чайник, зажег газ. Говорить не хотелось, а знал, не избежать разговора, тяжко будет, потому и не шел, оттягивал, и Костю привел не обойдется ли? Может хорошо, что здесь чужие, отложится объяснение, но чувствовал, знал - добром это сегодня не кончится.
Они уже входили в дверь: молодая женщина, длинноногая, с накрашенными, чуть испуганными глазами, он - в бороде, легко улыбался.
- Мы тут у вас расположились, извините нас, Люба не знала, что вы сегодня приедете...
- Да что вы, - заспешил Лев Ильич, ему уже стыдно стало своих мыслей: людям деваться некуда, что-то у них стряслось, а он опять о себе, первое чувство, комнату его, вишь, заняли, - устроимся, да я опять, может, уеду, сказал и совсем смутился своему вранью.
Люба поняла - ох, знала она его, лучше его самого знала, поэтому, может, и тяжко так было с ней. "Ничего она не знает!" - обозлился он вдруг, с трудом сдерживая вспыхнувшее в нем раздражение.
Люба переоделась, тонкий черный свитер - он ей к лицу всегда был, серьги позванивали.
- Сейчас чайку попьем, - сказал Лев Ильич, чтоб себя не выдать, - тяжкий у нас выдался вечерок.
- Да я понимаю, - живо откликнулся Митя - они познакомились уже с ним и с Кирой, - у нас с друзьями те же бесконечные истории. А что вы думаете, про каждого понятно, вынуждают людей. Я вот сам всегда считал это невозможным, а теперь - и выхода другого нет.
- Выход есть всегда, - сказала Люба, - сейчас мы его обнаружим, - она открыла холодильник и вытащила запотевшую бутылку. - Нашла, чем не выход в такой ситуации?
Посмеялись.
- А не поздно, - спросил Лев Ильич, - вы, наверно, спать собирались? - не хотелось ему начинать новое застолье, разговаривать с новыми чужими людьми. Да и Любы он побаивался.
- Что вы, это вам, может, устали с дороги.
- У меня просто день такой длинный - никак не кончится. Да и не заснешь...
Они уже все разместились за столом, Люба нарезала колбасу, вытащила сырую, холодную картошку.
- Больше нет ничего, да, словно бы, все сыты.
Разговор все не начинался, смущались друг друга - не знали.
- Эх, Митя, жалко вас не было, я таких комплиментов наслушалась, чуть было сейчас в Лиссабон не улетела - прямо сразу обещали выдать визу.
- Отказались?
- Для меня некоторая неожиданность, выяснилось... Впрочем, надо бы, пора догадаться, что я уж не гожусь для употребления, только после взбалтывания, да и то ненадолго.
- Перестань, Люба, - поморщился Лев Ильич.
- А что - иль неправда?
- Ты сама знаешь, что неправда, - он посмотрел ей прямо в глаза. "Вот оно, начинается".
- Не пойму, кто об этом знает - я или ты?
- Саша тот знает, - сказал Лев Ильич, ему все равно было...- А что у вас стряслось, если не секрет? - спросил он Митю. "Может, еще как-то перебью ее", - решил он.
- Какой секрет - обыкновенная история... Разрешите, - Митя разливал водку. ("Его значит бутылка", отметил зачем-то Лев Ильич.) Пришли в восемь утра четверо, работали двенадцать часов - и все перетрясли, даже письма все перечитали.
- Нашли что-нибудь? - это Костя первый раз подал голос.
- Можно сказать, ничего - так, ерунда, у всех есть, - я не маленький дома хранить. Солженицын, изданный на Западе - "Раковый корпус", Библия американская - это вот и забрали. Жалко, конечно, лучше бы продал, деньги сейчас можно хорошие взять.
- Странно как, - сказал Лев Ильич, - книг совсем нет, такой у людей голод на книги, а за них деньги берут, да еще хорошие.
- Потому и берут, что дают, - Митя засмеялся, - закон коммерции.
- Ну да, - смутился Лев Ильич, - я понимаю, только какая-то неловкость в этом - вы не согласны? - на такой жажде зарабатывать деньги.
- Старый разговор, - сказала Люба, - наслушалась я споров о том, может ли врач брать деньги - безнравственно это или нет.
- Тут другое, - спешил Лев Ильич, ему и неловко было, да и не мог оставить без ответа. - Мне рассказывали, в церкви одной, здесь в Москве, зимой, на паперти стоял мужик и громко так обращался к каждому входящему, как милостыню просил: "Хоть какую-нибудь книжку, ради Христа! Я, говорит, из Курска, все у нас сожжено, ни одного храма не осталось, ни одного слова печатного Евангельского нет - хоть что-нибудь дайте для нас!.." Как же так: милостыню просит, а у него за это деньги брать?
- Ну, знаете, - сказал Митя, - настоящие собиратели книг тратят огромные деньги, переплетают, а потом книги в цене не падают - только поднимаются, по нашим временам, это, так сказать, верное вложение капитала - сегодня пятьдесят рублей заплатишь, а через год сто получишь.
- Ах, вот как вы подходите? - Лев Ильич совсем растерялся: человеку ночевать негде, он прячется, а я его, выходит, оскорбляю, осуждаю, своей нравственностью, видишь ли, попрекаю... - Конечно, если к книжкам относиться как к капиталу... Но ведь у них есть и другое назначение - первое, они, так сказать, духовную жажду утоляют.
- А разве плохо, если человек, вместо того, чтоб купить себе новый шифоньер, притащит домой книгу - это ведь тоже о нем свидетельствует.
- Ну да, - с усилием бормотнул Лев Ильич, - о том, кто купит, но и том, кто продает, тоже.
- Так не он же сам цену устанавливает? - сказала Люба с горячностью. Разговор какой-то глупый, рынок ее диктует в зависимости от потребностей. Забыли все политэкономию, мало вам, значит, вдалбливали в свое время.
- Наверно, так, - поспешно согласился Лев Ильич. Вот, настроение скачет, как у барышни, грустно ему было. - Но не хочется, чтоб Библию продавали, наживались на ней. Тут еще одна проблема возникает... - он все пытался как-то пробиться, нащупать почву - трудно ему всегда бывало разговаривать с новыми людьми, как по тонкому льду шел, все проваливался. - Там, понимаете, в Писании, как раз и идет речь, чтоб не стяжать, не собирать сокровищ на земле, сказано - от мира откажись, ну и прочее. А человек, особенно я имею в виду, кто читал - а кто ж не читал Евангелия? - за эти самые слова берет деньги. Согласитесь, странно?
- Так ведь и Библию где-то печатают: станки, набор, бумага, рабочие - все стоит деньги, да и продают же ее там в магазинах - не в сумме дело, может тамошний цент подороже наших бумажек, если перевести на настоящий курс, никак не сдавался Митя.
- Бесплатно там раздают, - сказал Костя, - вот вам и политэкономия.
Льву Ильичу стало скучно.
- И правда, разговор у нас странный, тем более, вино давно налито. А я сегодня с утра все пью, никак не могу остановиться.
- Догадался все-таки, - Люба обожгла его глазами. - Давайте за них - вон за тех, кому завтра... Не нам, вот в чем дело-то, а им будет плохо. Наше плохо - оно так и быть должно, а потому - нормальная жизнь. А вот там что случись прямо в море головой, благо теплое у них везде море, - она выпила и пошла из кухни и Киру вытащила за собой.
- А вы чем занимаетесь? - спросил Лев Ильич, надо ж было говорить о чем-то.
- А я самиздатчик, - просто сказал Митя. - То есть, я числюсь в разных местах, чтоб участковый не ходил: то сторожем устроюсь, то в булочной грузчиком, но чтоб время было свободно - и так дела много.
