на-гора?
Афина умерла до того, как кто-либо прознал о существовании рукописи. Она никогда бы не была опубликована, а если б и была, то навсегда с клеймом «незаконченного романа» Афины Лю, такого же растиражированного и разочаровывающего, как «Последний магнат» Фицджеральда. Я же дала книге шанс выйти в мир без осуждений и кривотолков, чем всегда чревато совместное авторство. И за весь тот труд, что я в него вложила, за все те часы непрестанных усилий почему бы мне в названии не проставить свое имя?
Афина, если на то пошло, упомянута мной в «благодарностях». Моя бесценная подруга. Мое несравненное вдохновение.
Возможно, Афина даже хотела бы этого. Ее всегда влекли разного рода литературные мистификации. Вроде того, как Джеймс Типтри-младший [8] водила людей за нос, внушая всем мысль, что она мужчина (у нее это вызывало восторженный писк), или что многие читатели до сих пор считают Ивлин Во женщиной [9].
«Люди приступают к тексту с огромным числом предубеждений, вызванных их надуманным представлением об авторе, — делилась она в одном из интервью. — Как бы, интересно, воспринимались мои книги, если бы я выдавала себя за мужчину или белую женщину? Мой текст мог быть в точности таким же, но одни бы при этом разносили его в пух и прах, а другие превозносили до небес. Хотя с чего бы?»
Все это, вероятно, можно рассматривать как грандиозный литературный розыгрыш со стороны Афины, а с моей — как выстраивание уравнения «читатель — автор» таким образом, что оно еще послужит кормом для схоластов на десятилетия вперед.
Хорошо — последнее, возможно, слегка преувеличено. И если звучит так, будто я этим успокаиваю свою совесть, то и прекрасно. Я уверена, вам милее мысль, что эти несколько недель были для меня сущей пыткой и что я постоянно боролась со своим чувством вины.
На самом же деле я пребывала в сильнейшем, искристом волнении.
Впервые за несколько месяцев я была рада снова писать. Ощущение было такое, что мне дарован второй шанс. Я вновь уверовала в мечту, что если отточить свое мастерство и сложить хорошую историю, то индустрия позаботится обо всем остальном. Все, что нужно, — это приложить к бумаге ручку, и если будешь работать достаточно усердно и писать достаточно хорошо, то сильные мира сего в одночасье превратят тебя в литературную звезду. Я даже начала поигрывать кое-какими из своих старых идей.
Теперь они представали свежими, яркими, и я могла придумать дюжину новых траекторий, по которым их можно было запустить. Возможности казались бесконечными — все равно что гонять на новой машине или работать на новом ноутбуке. Каким-то образом я впитала всю прямоту и живость почерка Афины. Я чувствовала себя, по выражению Канье Уэста [10], «тверже и лучше, быстрей и сильней». Чувствовала себя тем, кто его сейчас слушает.
Как-то раз я была на выступлении одной успешной писательницы фэнтези, которая утверждала, что ее безотказный способ преодолеть в себе блокировку — это прочесть сотню-другую страниц хорошей прозы. «И сразу пальцы начинают чесаться по достойному предложению, — откровенничала она. — Выдать что-нибудь в том же духе».
Именно так я относилась и к редактированию исходника Афины. Она улучшала меня как писательницу. Удивительно, как быстро я впитала ее навыки; словно со смертью весь этот талант должен был куда-то деваться и воплотился непосредственно во мне.
Мне казалось, что теперь я пишу за нас обоих. Я чувствовала себя факелоносцем, перехватившим у нее эстафету.
Этого достаточно для оправдания? Или вы все еще убеждены, что я какая-нибудь ворюга-расистка?
Отлично. Вот что я реально чувствовала, когда все пошло по такому пути.
В Йеле я одно время встречалась с аспирантом философского факультета, занятым демографической этикой. У него были статьи о ментальных экспериментах, настолько заумные, что мне приходила мысль соблазнить его пересесть на научную фантастику. Там, к примеру, бытовали темы, есть ли у нас какие-то обязательства перед будущими, еще не рожденными соплеменниками, или можно ли осквернять тела, рискуя через это причинить вред живым.
Некоторые из его аргументов отдавали легким экстремизмом — он, например, не считал, что существует какое-то четкое моральное обязательство следовать воле умерших при наличии явной заинтересованности в перераспределении их благ в пользу других или что существуют серьезные нравственные препоны против использования кладбищ для проживания, скажем, бездомных. Общая тема его исследования состояла в том, кто и при каких обстоятельствах может считаться полномочным моральным актором. Я мало что понимала в его опусах, но их главный аргумент звучал весьма красноречиво: мертвым мы ничего не должны.
Особенно когда мертвые тоже воры и лжецы.
И я, черт возьми, скажу просто: для меня забрать рукопись Афины было чем-то вроде возмещения ущерба; расплаты за то, чего Афина лишала меня.
Издание готовится медленно, поди дождись. Реально захватывающие моменты — аукционные торги, переговоры о сделках, звонки от потенциальных редакторов, выбор издателя — все это головокружительный вихрь, но остальное подчас сводится к долгому разглядыванию своего телефона в ожидании, кто и с чем позвонит. Большинство книг реализуется еще за два года до их фактического выхода. Мегаанонсы, которые предстают перед нами на сайтах («Покупка прав!» «Экранизация!» «Покупка прав для ТВ-сериала!» «Номинация на премию!»), — это все приоткрытые секреты недельной, если не месячной, давности. Вся эта шумиха — по большей части работа на публику.
«Последний фронт» выйдет не раньше, чем через год и три месяца после моего подписания контракта. А пока идет так называемый продакшн.
Письмо из издательства я получаю через два месяца после заключения сделки. Редактором в Eden мне ставят Даниэлу Вудхаус, обстоятельную особу с сильным и быстрым голосом, которая в ходе нашего первого телефонного разговора меня разом и насторожила, и заинтриговала. Мне вспомнилось, как в прошлом году на конференции она вызвала переполох, назвав свою коллегу по дискуссии «харизматичкой» за ее выплески, что сексизм в нашей отрасли является препятствием, после чего разные интернет-персоны стали на Даниэлу навешивать ярлык «врагини женщин» и потребовали, чтобы она если еще не подала в отставку, то принесла публичные извинения. Даниэла ни сделала ни того ни другого. Судя по всему, на ее карьере это никак не сказалось. За прошлый год она опубликовала три бестселлера: роман о тайной жизни кровожадных и озабоченных домохозяек, триллер о классической пианистке, в обмен на суперкарьеру пошедшей на сделку с подлинным дьяволом, а также мемуары пчеловодки-лесбиянки.
Прежде чем подписаться с Eden Press, я некоторое время колебалась, особенно с учетом того, что это издательство независимое, а не из большой пятерки
