class="p1">– ʼУмм Зайдан, а что такое время?
– Я же сказала тебе, что я – всего-навсего бедная ʼУмм Зайдан. Нехорошо, сынок, смеяться над моей старостью. Оставь эти глупые вопросы и пей кофе, а то он уже остыл.
– А я остыну через двадцать два часа.
– Если ты не перестанешь вести себя так странно, то в моих глазах поселится то же, что я увидела в твоих…
– Последний вопрос, ʼУмм Зайдан. Если в эту самую минуту скажут, что жить тебе остается всего двадцать два часа, что ты сделаешь?
– Тысячу раз поблагодарю Бога за то, что Он, наконец, избавляет меня от усталости!
– Ты умрешь без мечты в сердце?
– Да, я не хочу умирать, не услышав, как говорит Хишам, не увидев его походки… Я хочу перед смертью обнять нашу хозяйку, больно уж долго она отсутствует. Понимаешь, этот дом сейчас, он как роза без аромата или гитара без струн… А еще перед смертью я хочу увидеть Зайдана, прижать его к самому моему сердцу, которое получит право, наконец, остановиться… Ах, если бы я могла его увидеть! Целых двадцать лет я не получала от него ни одной весточки. Двадцать лет ни словечка, ни строчки от собственного сына… вот так вышел он однажды из дома и не вернулся. Я не знаю, ни куда он пошел, ни где живет теперь. Но заклинаю тебя, профессор: когда Зайдан вернется, если только он вернется, отдай ему все отложенное мной жалованье… Ах, ах!
– Я тоже кое о чем тебя попрошу, ʼУмм Зайдан. Если я умру, свяжись по телефону с Университетом. Просто набери этот номер.
– Да что такое, сынок? Ты просто сводишь меня с ума! Что с тобой случилось? Почему ты говоришь о смерти, пребывая, хвала небесам, в полнейшем здравии? Как это – ты умрешь, а ʼУмм Зайдан будет жить себе дальше? Не дай-то Бог! Упаси Господь!.. А что до телефона, ты же знаешь, насколько он не любит ʼУмм Зайдан. Эта старуха путается в цифрах и к тому же ничего не понимает в этих ваших новых аппаратах… Прошу тебя, сынок, выкинь все подобные мысли из головы. Это очень плохие мысли. Ложись-ка в кровать да поспи всласть. Ночь еще не закончилась.
– Хишам спит?
– Да, милый мальчик спит, словно ангелочек.
– Хорошо, ʼУмм Зайдан, хорошо. Иди в свою комнату.
– А ты ложись и спи, душа моя! Богом тебя заклинаю: не мучь себя и меня. Это грех, грех!.. Кстати, который час?
– Три часа ночи.
– Спи-спи, дорогой мой! Гони прочь плохие мысли. Будут у тебя еще белые дни. Хишам заговорит, Хишам пойдет. ʼУмм Хишам скоро, даст Бог, вернется. Спи, храни тебя милостивый Господь!
– Доброй тебе ночи, ʼУмм Зайдан! Иди к себе.
– Спи, сынок, спи. Храни тебя Бог!
Смешон ты, доктор ал-ʻАскари, ей-богу, смешон! Чего ты боишься? Почему ты так взволнован? Какая разница, что именно будет твориться после твоей смерти? Кто-то действительно расскажет всем о твоей преждевременной кончине, кто-то тебя похоронит; быть может, жена вернется домой, а сын пойдет и заговорит. Кто-нибудь да и раздаст твои долги, а твою кафедру займет очередной молодой и дерзкий ученый… Но ради всего святого, какое тебе до того дело, коль скоро, считаные часы спустя, ты превратишься в гору бесполезных костей и мяса, интересного разве что червям?! Всего несколько часов – и тебе не страшны будут ни голод, ни жажда, ни боль, ни страх. Тебе больше не придется мучиться навязчивыми мыслями и терзаться страстями, бежать вслед за трусливо семенящими минутами, страдать от несносных желаний, изнывать от жары или трястись от холода. Рассвет не принесет тебе новых обязательств, день – усталости и проблем, а ночь – тяжких мыслей и искушений.
Разве не достаточно одного того, что тебе не придется больше испытывать отвращение от грязных газетных передовиц, от пропитанных ложью голосов по радио, от сплетен и клеветы, от сговоров и манифестаций, от пороков и несправедливости, от жадности и зависти? Тебя оставят в покое слабые надежды, надорванные молитвы, болезненные наслаждения и беременные печалью радости, которые сейчас неотступно преследуют и в городе, и древне, и внизу, в глубоких ущельях, и наверху, на вершинах гор.
Неплохо, правда? Ты не услышишь больше новостей об эпидемиях или голоде, о преступлениях и революциях, о ядерных или водородных бомбах, о белых или черных рабах, о кокаине, гашише или героине, о барах или казино, о взятках или подделке денег, о ненависти или злости, возбуждаемой национальностями, племенами, религиями… Обо всем этом ты не услышишь уже завтра и больше не увидишь того, что раньше досаждало тебе или причиняло ужасную боль. Смерть поместит тебя в неприступную крепость, сделает тебя сильнее самой себя, ибо смерть может убить все, кроме самой себя. Так почему же ты так обеспокоен? Почему настолько взволнован?..
Нет, доктор ал-ʻАскари, ты определенно смешон, как смешон осел, затаптывающий хозяина, но оплакивающий свою «неподъемную» ношу. Ты похож на истощенную собаку, кусающую протянутую к ней руку с едой. Даже не так: ты уподобился полоумному, что, сойдя с ума от зубной боли, бьет врача, потянувшегося было удалить загнивший зуб.
Ты забыл ту ночь, когда против тебя восстал твой же проклятый зуб? Тогда тебе не досталось и отдаленного запаха сна. Мир, разорванный болью, казался настолько удушающе маленьким, что ты готов был вдребезги разбить собственную голову, как и всю мебель, что попадалась тебе под руку. Твои стоны подняли на ноги всех домашних, так всю ночь и не сомкнувших глаз из-за тебя. Ты едва смог дождаться, когда, наконец, рассвело, и вприпрыжку побежал к дому стоматолога, которого в прямом смысле слова умолял пойти в кабинет и избавить тебя от кошмарной зубной боли. Твое желание мигом исполнили, и, простившись с подлым зубом, ты почувствовал, как распрощался с жутким кошмаром, как, отбросив отчаяние, преисполнился неописуемой, нечаянной радости.
Сейчас ты испытываешь боль, во многом похожую на ту зубную, разве что еще более сильную. Твоей груди тесно, в твоей душе одно одиночество сменяет другое, твоя голова разрывается, словно от вавилонского столпотворения, но все члены твоего тела молчат. Что подтачивает тебя сегодня? Мир, в котором ты живешь, жизнь, которую ты, другие люди и все существующие в природе вещи делят друг с другом день за днем. Это ты сам… Истинно так! Жизнь есть вечно разъедаемый кариесом зуб. То, что его разлагает, рождается вместе с нами и растет настолько же быстро, насколько быстро растем мы. Оно
