виноват в том, что на работе какая-то неприятность случилась. Да он и не претендовал ни на что, просто обнять хотел… Поддержать как-то…
И утро началось с проблемы – заболела Клара Георгиевна. Ее присутствие по утрам на кухне, запах кофе и полезного завтрака так вплелись в его сознание, что казались незыблемыми. Нет, он вполне обошелся бы бутербродом, и кофе бы себе сам сварил, не в этом дело. Просто было это все как-то… Непривычно и неуютно. Сбивало с толку. Стоял перед кроватью Клары Георгиевны, не знал, что сказать. И она смотрела виновато, положив дрожащую ладонь на лоб, и пыталась что-то объяснить торопливо:
– Это ничего, Филипп, это пройдет… Со мной иногда такое бывает… Просто сил нет встать… Давление вдруг взяло и подскочило! Это ничего, это пройдет…
– Может, «Скорую» вызвать, Клара Георгиевна? Я сейчас Алису разбужу…
– Нет, не надо ее будить, Филипп. И «Скорую» тоже не надо. Я отлежусь. Ты иди, тебя ведь люди ждут, наверное… Кофе сам себе сваришь, да? Иди, я усну еще, может…
Он быстро прошел в спальню, тряхнул спящую Алису за плечо. Она недовольно приподняла голову с подушки, глянула сонно-сердито:
– Что случилось? Чего ты?
– Проснись, Алиса. Вставай. Кларе Георгиевне плохо.
– А что с ней?
– Так сходи и узнай! Что ты у меня спрашиваешь?
Алиса накинула пеньюар, пошла к двери, пошатываясь. И вскоре вернулась, снова плюхнулась в постель:
– Мама говорит, ничего страшного… Чего ты панику поднимаешь? Просто у нее голова болит… У меня тоже голова болит, между прочим, но я же молчу! Иди уже, я спать хочу…
А вечером, придя домой, он Алису вообще не застал. Клара Георгиевна по-прежнему лежала в постели, увидела его, улыбнулась виновато:
– Ты голодный, Филипп? А я, вот видишь, весь день провалялась… Встаю и обратно валюсь, голова кружится. Что со мной такое, не пойму… Наверное, и впрямь надо было врача вызвать.
– А где Алиса?
– Ей надо было к Юле ухать, что-то там у нее случилось. Я ее отпустила. Подруга все-таки…
Он чертыхнулся про себя – вот же всепоглощающая материнская любовь! И Алиса тоже хороша – пользуется ею напропалую. Да разве подруга может быть дороже матери?
Услышав, как хлопнула входная дверь, вышел в прихожую, неся в себе свое возмущение. Спросил сердито:
– Как ты так можешь, Алис, не понимаю?
– А что я могу? Ты о чем, Фил? – Алиса подняла красивые брови, стаскивая с ног туфли.
– Да все о том же! У тебя мать больна, а ты к Юле уехала!
– И что? – с вызовом переспросила Алиса. – Юля попросила, я и поехала! Неприятности у нее, ей плохо!
– Но твоей маме тоже плохо…
– Слушай, не учи меня жить, а? Я сама знаю, что мне делать! И со своей мамой я тоже как-нибудь сама разберусь!
– Да бог с тобой… Разве я учу? Я просто констатирую факт…
– С клиентами будешь факты констатировать, со мной не надо. Ну что ты встал передо мной, как статуя Командора? Дай пройти…
Алиса ушла в спальню, а он снова заглянул в комнату Клары Георгиевны, проговорил заботливо:
– Сейчас мы с Алисой приготовим что-нибудь на ужин… Чего бы вы хотели, скажите?
– Ой, да я не хочу… Когда болею, совсем есть не могу. А вот ты голодный, наверное! Там, в холодильнике, вчерашний борщ есть… Сейчас я встану и разогрею…
– Нет, нет, не надо вставать! Лежите, Клара Георгиевна! Не беспокойтесь обо мне, ради бога, что вы… А врача я утром все-таки вызову. Вдруг что-то серьезное?
– Да ничего серьезного, я думаю. Просто магнитная буря, а я человек метеозависимый. Все мы к старости такие…
– Но я все-таки вызову врача, хорошо? Мне так спокойнее будет.
– Какой ты славный, Филипп. Заботливый. Я слышала краем уха, Алиса опять хамит слегка, да? Не обращай внимания, сам видишь, она который день не в духе. Я думаю, это у нее скоро пройдет…
– Да, все пройдет. Все будет хорошо. Не волнуйтесь. Отдыхайте. Может, я вам чаю принесу, а?
– Да, чаю я бы выпила… С молоком…
– Хорошо! Сейчас все сделаю! Я еще по дороге фруктов купил… Будете?
– Да, спасибо… Фрукты – это хорошо… И ты все-таки поешь борща, Филипп. Надо обязательно поужинать.
Ужинать он не стал. Посуетившись с чаем для тещи, сел на кухне, глянув в окно.
За окном сеял мелкий противный дождь. И настроение было ему под стать – тоже противное. И немного раздражал нарочито веселый голос Алисы – с кем-то долго уже по телефону общалась. Ну почему, почему этой ее веселости хватает на всех, а близким ничего не остается, даже крошечки малой? Почему она так устроена, почему? Даже к матери не зашла…
Вздохнул, налил себе виски, выпил одним глотком. Заел бутербродом с сыром. Прислушался… Слава богу, веселого разговора по телефону не слышно больше. Можно ложиться спать… День был тяжелый, устал как собака.
По пути в спальню заглянул в комнату тещи – та спала, положив пухлую ладонь под щеку. Тихо закрыл дверь, чтобы не разбудить.
Алиса возлежала на своей половине кровати, уткнувшись в книгу. Его будто не замечала. Подумал устало – ну и не надо, не замечай… Не больно-то и хотелось.
– Ну что там мама? – спросила Алиса, не отрываясь от книжки. – Ей уже лучше, надеюсь?
Даже не хотелось ей отвечать. Потому что опять заведется, а потом будет трудно заснуть. Да и как тут не завестись, интересно? Вон сколько равнодушия и надменности в этом холодном «надеюсь»! Будто не о матери родной спрашивает, а о чужом человеке! Вот вам, как говорится, и наглядная картинка того, как можно из дочери вырастить эгоистку… Просто надо отдавать ей всю себя без остатка, угождать и любить без ума. И он тоже, выходит, участвует в этом хороводе любви, вносит свою посильную лепту. И он тоже…
– Что ты молчишь, Филипп? Не слышишь меня, что ли? Я спросила – маме лучше или нет?
– Лучше. Я ее чаем напоил. Она спит уже.
– Надо же, какой подвиг совершил – чаем напоил… Ты такой добрый, а я злая и равнодушная, да? Это ты хотел сказать, что ли?
Он промычал что-то нечленораздельное, давая понять, что засыпает. Потому что нельзя было отвечать. Ясно же, что Алиса нарывается на скандал, хочет в него свое недовольство выплеснуть. А у него нет места, чтобы принять в себя ее недовольство. Своего недовольства хватает. Просто девать его некуда, это проклятое недовольство!
И уснул сразу, заставив себя отключиться. Устал…
А утро началось, как обычно. Проснулся от запаха кофе, просочившегося из кухни – значит, Клара Георгиевна поднялась-таки, завтрак ему готовит. Вышел к ней, спросил с виноватым упреком:
– Ну зачем вы?.. Не надо… Зачем вы встали, Клара Георгиевна?
– Да я уже здорова, все хорошо! – Она улыбнулась ему в ответ. И тут же спохватилась, засуетилась: – Ой, тебе же рубашку надо погладить! Что ж я, забыла совсем…
– Не надо, я свитер надену. Мне сегодня в судебное заседание не надо.
– Да? Ну, хорошо… Давай садись завтракать. Я тебе блинчиков напекла. Эти вот с творогом, а эти с мясом. Я знаю, ты любишь… А я пойду, прилягу, пожалуй.
– Вам плохо, Клара Георгиевна?
– Нет, нет… Просто слабость в ногах еще есть… Полежу немного и совсем буду здорова. Ты ешь, ешь, не слушай меня…
Голос у тещи был не ахти, дрожал немного. И оттого снова совестно стало – они с Алисой дрыхнут все утро, а она, бедная, по кухне суетится. Нехорошо. Неправильно это. Не должно быть так, по крайней мере! В конце концов, у него жена есть, которая вполне может поднять с постели свою красивую задницу и завтрак приготовить! Да что это такое, в самом деле, а?
Такая накрыла вдруг злость – сам себе удивился. Потому и удивился, что не положено ему было в этом доме быть злым. А положено быть любящим покладистым мужем и добрым затем. Славным зятем, как давеча его назвала Клара Георгиевна. Заботливым.
Придя в спальню, резко отодвинул раздвижную дверцу шкафа, и она взвизгнула испуганно под его руками. Сорвал с плечиков синий свитер, принялся его
