на первом этаже, где я оставила ее с чашкой горячего шоколада и картонной лодочкой картофеля фри.
— Привет, — сказала я.
Она привстала со стула:
— А Уиллоу…
— Она только просыпается.
Амелия выглядела так, будто сейчас упадет в обморок, и я не могла ее винить. Именно она нашла тебя, вызвала «скорую».
— Она что-нибудь сказала?
— Ничего. — Я накрыла ее руку своей ладонью. — Сегодня ты спасла жизнь Уиллоу. Я не могу найти слов, чтобы передать, как сильно благодарна тебе.
— Я не могла позволить, чтобы она истекла кровью, — сказала Амелия и задрожала.
— Хочешь увидеться с ней?
— Я… не знаю, могу ли я сейчас. Все время вижу ее в ванной… — Будучи типичным подростком, она ушла в себя, сгорбилась, будто свернувшийся листок папоротника. — Мам, что бы было, если бы Уиллоу умерла?
— Амелия, даже не думай о таком.
— Я не это имела в виду… не сегодня. В смысле, много лет назад. Когда она только родилась.
Она посмотрела на меня, и я поняла, что она вовсе не пытается огорчить меня, а честно спрашивает, какой была бы ее жизнь, если бы нам не добавился еще один ребенок с серьезной болезнью.
— Амелия, не могу сказать, — честно призналась я. — Я лишь очень рада, что этого не произошло. Ни тогда, ни сегодня, благодаря тебе. Вы обе мне ужасно нужны.
Я поднялась, ожидая, когда Амелия доест картофель, и подумала, скажет ли психиатр, к которому мы тебя отведем, что я причинила тебе неизгладимый вред. Могло ли быть так, что ты порезала запястье, потому что, несмотря на твой обширный словарный запас, у тебя не нашлось слова, чтобы сказать мне остановиться. Откуда ты вообще узнала, что если порезать запястье, то можно обеспечить себе уход из этого мира?
Амелия будто прочла мои мысли:
— Мам, не думаю, что Уиллоу пыталась покончить с собой.
— Почему ты так решила?
— Она знает, — сказала Амелия, поравнявшись со мной, — что только благодаря ей наша семья держится вместе.
Наедине с тобой я осталась только спустя три часа после твоего пробуждения, когда мама и папа вышли в коридор переговорить с врачом. Ты посмотрела на меня, так как знала, что у нас не так много времени, пока все снова не наводнят палату.
— Не переживай, — сказала ты. — Я никому не скажу, что оно твое.
Ноги чуть не подвели меня, мне пришлось схватиться за пластиковый поручень больничной койки.
— О чем ты только думала? — спросила я.
— Мне просто хотелось узнать, каково это. Когда я увидела…
— Тебе не следовало этого делать.
— Я уже сделала. И ты выглядела… не знаю… такой счастливой.
Однажды на уроке естествознания учитель рассказал о женщине, которая пришла в больницу, потому что ничего не могла съесть, ни кусочка, и врачи, сделав операцию, обнаружили волосяной комок, который полностью занял желудок. Позже муж сказал, что действительно видел, как она жевала иногда волосы, но не представлял даже, что все выйдет из-под контроля. Так я чувствовала себя сейчас: меня тошнило, желудок казался полным по привычке, столь окрепшей, что я даже не могла сглотнуть.
— Глупый способ быть счастливым. Я поступила так, потому что не могла быть счастливой обычными способами. — Я покачала головой. — Я смотрю на тебя, Вики, сколько ерунды сваливается на тебя, но ты не позволяешь этому сломить тебя. А я не могу порадоваться тому хорошему, что есть в моей жизни. Я жалкое создание.
— Я не считаю тебя жалкой.
— Правда? — невесело засмеялась я; слова казались бесхитростными. — Тогда кто я?
— Моя старшая сестра, — только и сказала ты.
Я слышала, как скрипнула дверь, папа еще разговаривал с врачом. Наспех смахнула со щеки слезинку:
— Уиллоу, не пытайся быть как я. Ведь я пыталась быть как ты.
Затем в комнату зашли папа и мама. Они перевели взгляд с твоего лица на мое.
— О чем вы тут говорите? — спросил отец.
Мы даже не смотрели друг на друга.
— Ни о чем, — в унисон ответили мы.
— Завтра мне не нужно в суд, — сказала я, все еще пошатываясь от усталости, и положила телефон на место, посмотрев на Роба.
Его вилка замерла в воздухе.
— Хочешь сказать, она пришла в себя и отозвала иск?
— Нет, — сказала я, садясь рядом с Эммой, которая гоняла по тарелке китайскую еду. Я задумалась, что именно говорить в ее присутствии, но потом решила, что, если она достаточно взрослая, чтобы осмыслить этот судебный процесс, значит может услышать и правду. — Это из-за Уиллоу. Она порезала вены бритвой, и очень серьезно.
Серебряная вилка Роба звякнула по тарелке.
— Господи! — выдохнул он. — Она пыталась покончить с собой?
Пока Роб этого не произнес, мне такое даже в голову не пришло. Ради всего святого, тебе было всего шесть с половиной! Девочки твоего возраста мечтают о пони и Заке Эфроне, а не пытаются совершить самоубийство. Однако порой происходит то, чего совсем не может быть: шмели летают, лосось плывет против течения. Рождаются дети без костной системы, которая бы удержала их вес. Лучшие друзья выступают друг против друга.
— Ты же не думаешь… Роб, боже!
— С ней все будет в порядке? — спросила Эмма.
— Не знаю, — призналась я. — Будем надеяться.
— Что ж, если это не гигантский знак вселенной, чтобы Шарлотта пересмотрела приоритеты, — сказал Роб, — тогда я не знаю, что это. Не помню, чтобы Уиллоу когда-то жаловалась.
— За год многое поменялось, — заметила я.
— Особенно когда мать слишком занята тем, чтобы выдавить кровь из камня, и не обращает внимания на детей…
— Хватит! — буркнула я.
— Не говори, что будешь защищать эту женщину.
— Эта женщина была моей подругой.
— Была, Пайпер, — повторил Роб.
Эмма бросила на стол салфетку, как красный флаг.
— Думаю, я знаю, почему она это сделала, — прошептала она.
Мы оба повернулись к дочери.
Эмма побелела, ее глаза наполнились слезами.
— Знаю, друзья должны спасать друг друга, но мы больше не друзья…
— Ты и Уиллоу?
Она покачала головой:
— Я и Амелия. Я видела ее один раз в туалете для девочек. Она резала себе руку открывашкой от банки содовой. Меня она не видела, и я убежала. Мне хотелось кому-то рассказать — вам или школьному психологу, — а потом мне даже захотелось, чтобы она умерла. Я подумала, что, может, ее мать заслужила это за то, что подала на нас в суд. Но я и подумать не могла… я не хотела, чтобы Уиллоу… — Она разрыдалась. — Все это делают — порезы. Я решила, что и она проходит такой этап,
