— Гм, надо подумать, — Сеня сосредоточилась, даже морщинка обозначилась поперек переносицы. — Пап, я тут похожу, погляжу, а потом скажу, ладно?
— Давай!
И папа принялся не спеша примериваться, проверяя дальность расстояния, светочувствительность пленки и всякие другие хитрости. А Сеня кинулась вприпрыжку в обход пруда. Через минут пятнадцать она появилась запыхавшаяся, сияющая.
— Пап, тут так здорово! Это место — оно… Оно дышит. И всякую секунду тут все меняется. Это невозможно объяснить, просто оно как будто само на нас смотрит. И его выражение изменяется — ну, как выражение лица!
— Молодец! Самую суть ухватила. Теперь подумай как это живое дыхание на фотографии передать. Чтобы душа этого места на снимке ожила. Это трудно, но у тебя получится, не сомневаюсь. Подскажу: образ ищи через освещение свет выразительность кадру дает. Контрастность света и тени. Блики солнца и выступающие из тени очертанья предметов передадут неуловимую прелесть этого дня, закатного солнца, смотри — оно ведь клонится к закату. А самое желанное время для фотохудожника — рассвет и закат!
— Ой, я знаю, знаю! Пойдем туда!
И Сеня увлекла папу в самый отдаленный уголок Патриаршего пруда, где густая листва была вся насквозь прошита лучами солнца.
— Вот оно, чудо! — указал папа на косые лучи, словно ласкающие все вокруг: зеленоватую гладь пруда, подернутую легкой рябью, светлые скамейки, кроны деревьев, кое-где начавшие желтеть, медленно плывущие как во сне фигурки людей… — Свет — он как божественный поцелуй… как зримо явленная любовь. Погляди на мир — разве не волшебство?! Вот она, красота!
И папа, больше не отвлекаясь на разговоры, принялся снимать. Он работал с каким-то яростным вдохновением, совершенно преобразившись — таким Сеня отца ещё никогда не видела. Как будто сил в нем прибавилось втрое, да, какое там, — вдесятеро! Глаза горели лихорадочным блеском, все движения были быстрые, точные, всего его переполняла литая мускульная сила. Словно душа обретала зримую форму в каждом упругом жесте, в каждом движении… Душа управляла рукой — и Сеня впервые воочию увидала, что такое вдохновение и как красив человек, охваченный этим порывом…
Она никак не могла оторваться от этого зрелища, а потом, словно опомнившись, начала снимать. Папа ещё дома показал ей, как это делается, тем более, что никакой особой хитрости не было: наводи камеру, да нажимай на кнопочку — вот и вся хитрость! Ее фотоаппарат — обыкновенная «мыльница» — не требовал специальных профессиональных навыков, и Сеню целиком захватил невероятно увлекательный процесс, именовавшийся съемкой!
Они оба опомнились, когда начало темнеть — над мерцающей гладью пруда зажглись фонари, выхватывая из темноты таинственные уголки, казавшиеся островками неведомого мира, слышались отдаленные взрывы хохота, поднялся легкий ветерок, и загадочный трепет листвы зашептал над головой. Мир укрылся во тьме, овеваемый дуновением тайны, и казалось, что духи слетелись к пруду и попрятались до поры в его шелестящей листве…
— Ну что, пойдем? Нас уже дома заждались, наверное… — с явным сожалением вздохнул папа.
— Уже? — с тоской откликнулась Сеня. — Тут так хорошо… не хочется уходить. Будто и не Москва это вовсе. А… — он не нашлась, что сказать, и тоже вздохнула.
— А вот что же это за место такое и почему оно так притягивает, расскажут наши с тобой фотографии, — утешил папа. — А иначе и не стоило огород городить, иначе мы с тобой вовсе и не фотохудожники, а неумехи безрукие, которых к этому делу и близко нельзя подпускать! Вперед, проявлять фотографии!
— Впере-е-е-ед! — подхватила папин клич Сеня и они, чуть не бегом, направились к дому.
После ужина Сеня с папой заперлись в проявочной — бывшей кладовке, оборудованной под фотомастерскую. Красный фонарь, баночки с реактивами, кюветы с прозрачной жидкостью, специфический запах… Сене нравилось в папином закутке, её давно тянуло сюда, но только теперь впервые разрешено было переступить порог святилища и наблюдать за процессом.
Папа священнодействовал: на нем был старый халат, Сене тоже велели накинуть фартук: химия — вещь едкая и приставучая! Пока папа вставлял пленку в увеличитель, разводил в кюветах проявитель и закрепитель, Сеня ждала, затаив дыхание: процесс казался ей на диво загадочным и увлекательным!
— Пошло! — шепнул папа, когда на белоснежном прямоугольнике фотобумаги начало проявляться смутное изображение.
Сеня только что не завизжала от удовольствия — так её взволновало это зрелище.
— Тихо! — велел папа, погрозив указательным пальцем. — Фотография шума не любит.
Первой папа проявил Сенину пленку — первый дочерин самостоятельный опыт. И, похоже, мир фотографии принял её, впустил сходу и без колебаний. Съемка удалась!
— Ну, старушка, — покачивал головой Николай Константинович, выуживая очередную мокрую карточку пинцетом за уголок. — Похоже, это твое — с ходу самую суть уловила! Ты погляди только, какие они живые!
И вновь они пережили вместе мгновенья ушедшего дня, вспоминая его во всех подробностях, во всех деталях…
— Что ж, тебя можно поздравить, дочь! Поздравляю! Высохнут — и предъявим, вот наши порадуются! Ну, теперь поглядим, что там у меня получилось.
Папа заправил в увеличитель свою пленку, установил нужный формат… и о, ужас! Квадратики фотобумаги невесело колыхались в растворе, по-прежнему оставаясь девственно-белыми. Вся пленка была засвечена.
— Как же… как это получилось? — папа, как потерянный, тер пальцами лоб, вздыхал, разводил руками…
— Может, пленка дефектная? — предположила Сеня.
— Да нет, пленка качественная, «Кодак». Я её всегда в магазине фирменном покупаю… Ума не приложу!
Они выбрались из темной комнаты, яркий электрический свет ударил в глаза…
— Папочка, не расстраивайся, завтра снова туда пойдем! — Сеня вертелась вокруг отца, стараясь поймать его взгляд.
Но взгляд отец отводил, покорно кивал, понурился, сгорбился…
— Мать, где там у нас мерзавец-то? — шагнул он на кухню к маме.
— Коль, может не надо?
— Надо, Лелька, надо, дочь у нас — прирожденный фотохудожник. Такое грех не отметить.
Мама достала из шкафчика чекушку водки — «мерзавчик», как её называли, быстро нарезала помидоры с луком и зеленью, маслом заправила, извлекла из банки с рассолом сочные хрустящие огурцы…
— Ну, Лель, за первый Сенькин успех! — папа поднял граненую рюмочку бабушкину, ещё довоенную…
— За тебя, Коленька, дай Бог тебе сил! — отозвалась мама.
Сеня мялась на пороге, не зная, присесть ли к столу или тихонечко ускользнуть восвояси…
— Бог, говоришь… — папа задумчиво глядел на свет сквозь грани стекла. — Хорошо бы, конечно, если б Он был. Только… ох, мама, мама! — он уронил голову на руки, стиснул кулаки, и Сеня заметила круглое гладенькое оконце лысины у него на затылке…
— Ну, Коленька, ну, милый мой! — зашептала мама, обнимая его и глазами делая дочери знаки: мол, уйди, отцу лучше побыть одному… — Мама твоя сейчас вот глядит на нас и сокрушается, что ты все мучаешься. Негоже так сердце рвать, нужно радоваться — светлая она душа была, и сейчас на свободе. Коленька, с ангелами она, ты поверь мне, я сердцем чувствую…
— Ангелы… — глухо проронил папа. — Где они, твои ангелы? А смерть вот она! Хоть бы одним глазком на маму… — и это последнее, что Сеня услышала, — она плотно прикрыла за собой дверь на кухню и на цыпочках пробралась в свою комнату.
Если бы папа поверил, что все есть: и Бог, и ангелы, и вечная жизнь, верил, как верит она, Ксения, которой поведал об этом не кто-нибудь, а домовой — дух, который знает об этом не понаслышке и все это видел своими глазами!.. Знал бы папа, что здесь, в этой жизни, ангел-хранитель всегда рядом с нами — за правым плечом, и Проша видел её, Ксениного ангела, видел своими глазами, сказал ей о нем… а она, Сеня, просто онемела от счастья: знать, что ты под защитой, что тебя никогда, ни на минуту не оставят один на один со злом — это так хорошо! Конечно, беда приходит, но часто мы сами её призываем на свою голову, когда творим невесть что! От нас так много зависит и там, на небе, и здесь, на земле — об этом говорил ей Проша, домовой, который все знал! И Сеня верила ему, верила без оглядки — Проша не врал, он попросту не мог врать, потому что ложь — от лукавого, а Проша нечистиков и все их свойства на дух не переносил, не такая его душа, недаром его чистым сделали… Ну и что, что оплошал он, доверия не оправдал, не беда — выправится, и все будет, как надо, вот только, что же делать с папой, как ему помочь? Ведь Проша ни за что не согласится ему показаться, он только для неё сделал исключение, а папе — ни-ни, ни за что, и как теперь быть, что делать?! Без доказательства папа ни в жизнь не поверит, что жизнь не такая, какой видится, а без этой веры он так и будет жить в полсилы, и сумрачной, пасмурной, хмурой будет эта бездыханная жизнь…
