Саня слушала его, волнуясь, сдерживая все усиливающийся озноб и новые приливы сильной дрожи. В глазах временами появлялись огненные наплывы, и тогда Косяк отдалялся, становился совсем маленьким, но голос его звучал над Саниным ухом резко и сухо, как выхлопная труба.
- Она, товарищи, вступила даже в сделку со своим ухажером и за столбы, а может, за другие услуги, разрешила построить склад возле главной линии.
- Вы лжете! Лжете! - крикнула наконец Саня, не выдержав.
Серпокрыленко постучала по графину и с минуту строго отчитывала Саню за нарушение порядка. Косяк, опустив руки, снисходительно ждал, и на лице его было написано: за правду я готов и пострадать. Свое выступление он закончил требованием понизить Курилову в должности.
По тому, как все притихли, Саня почувствовала, что заявление Косяка подействовало, и ничего хорошего она не ждала.
Затем попросил слова Васюков. Поднимаясь, он уронил стул и, нагнувшись, долго гремел им.
- Вы скоро там справитесь со стулом? - не выдержала наконец Серпокрыленко.
- Один момент! - бойко ответил Васюков. - Вот так. А теперь и поговорить можно. Да. - Он стоял, опираясь плечом о печку, и блаженная улыбка заливала все его лицо.
Саня только теперь поняла, какая неожиданная неприятность грозит ей от выступления Васюкова, и со страхом ждала, что он скажет.
- Хорошую речь произнес Косяк, ничего не скажешь. А почему? - Васюков покрутил головой и нагнул лоб, словно хотел боднуть кого-то. В зале раздался смешок. - А потому, что все записано, честь честью. Сказано: слово не воробей - вылетит, не поймаешь. А зачем его ловить? Ты его запиши, оно и само никуда не денется.
- Ближе к делу, - прервала его Серпокрыленко.
- К делу и есть, - невозмутимо продолжал Васюков. - Сказано, слово к делу не подошьешь. А Косяк подошьет, потому - понятие имеет. Насчет Куриловой растолковал нам честь честью. Я ей еще давеча говорил: ты, Саня, не беспокойся, все разберут как следует. И я, говорю, за тебя словечко замолвлю. А почему ж не замолвить? Человек она хороший, душевный. Значит, пошли мы с ней в буфет... О чем это я?..
В зале нарастал хохот. Серпокрыленко напрасно стучала о графин.
- Слушайте, Васюков! - покрывая шум, сказал Копаев. - Может быть, вы пойдете погуляете и вспомните там, свежим воздухом подышите?
- Ну да, подышать мы согласны. Отчего не подышать? - Он торопливо пошел на выход и запнулся за чей-то стул. Кто-то поддержал его под руку и помог выйти за дверь.
С трудом уняв шум, Серпокрыленко гневно произнесла:
- Я просто возмущена новым проступком Куриловой: перед товарищеским судом она ведет в буфет угощать своего так называемого защитника. Нет, видно, не с чистой совестью шли вы, товарищ Курилова, на этот суд.
"Вали уж все до кучи, - горько подумала Саня. - Семь бед - один ответ". И когда слово взял Копаев, сердце ее сильно и гулко застучало, от нового прилива жара потемнело в глазах. "Ну, этот доконает меня", - мелькнула в голове мысль.
- Курилову мы давно с вами знаем, и знаем как исправного, дисциплинированного работника. - Он строго повел своим грачиным носом и сердито нахохлил широкие черные брови. - Как же так случилось, что за неполных три месяца самостоятельной работы этот хороший в прошлом работник успел морально разложиться, если верить расследованиям Косяка?
В зале прошел волной приглушенный гомон, как вздох облегчения. А Серпокрыленко встревоженно округлила свои бесцветные глазки с белесыми ресницами, подняла над графином ручку, да так и застыла, словно статуя, и только лиловые пятна стали медленно выплывать на щеках, выдавая ее волнение.
- Положим, она могла по неопытности израсходовать всю воду, позабыв о возможности пожара, - продолжал Копаев, - даже уйти в этот злополучный вечер на танцы. Мы вправе осудить ее за это. Но мы должны и помнить, что она не начальник пожарной охраны и не сторож. Мы ее можем упрекнуть и даже наказать за путаницу в должностном составе станции, но у нас нет оснований считать, что там была сделка за счет государства. И уж, во всяком случае, в истории со столбами ни о какой сделке и речи быть не может. Я получил коллективное письмо от работников станции Касаткино и должен сказать прямо: я чувствую и свою вину лично и вину нашего отделения в том, что мы до сих пор не помогли осветить эту станцию. А они сделали все, что могли. Я зачитаю вам письмо...
Это были последние слова, которые слышала Саня. Что-то тяжелое и мягкое навалилось на нее, застилая свет; она почувствовала, как по щекам ее, щекоча, побежали теплые слезы. На какое-то мгновение ей показалось, что это вовсе не слезы, а скользят по щекам солнечные зайчики, и ей стало так хорошо...
10
Две недели пролежала Саня в больнице с воспалением легких. А когда уже заметно окрепла, стала ходить по палате, у нее оказалось еще и нервное расстройство.
- Имейте в виду, вам нужна строгая диета и постельный режим, - говорил ей на прощанье доктор, пожимая своей мягкой шелковистой ладонью исхудавшую Санину руку. - А может быть, еще полежите? - и он смешно взглядывал на нее сверху из-под очков.
- Нет, нет, не могу.
- Ну, как знаете! Вот вам бюллетень на десять дней, а в случае чего приезжайте.
Саня ехала, как и три месяца тому назад, на товарняке, только в этот раз на паровозе. Те же знакомые степи, теперь по-новому принакрытые жидким беленьким покрывалом первого снега, с печальным однообразием бежали мимо поезда. На горизонте то тут, то там появлялись небольшие сопочки; когда-то аккуратненькие, кудрявые, как барашки, они теперь оголились и были похожи издали на серые щетинистые кочки. Среди них Саня попыталась отыскать ту знакомую сопочку, поразившую ее когда-то огневым подсветом, но так и не нашла: все они стояли под низким хмурым небом такие же хмурые, одинаковые.
"Вот и зима идет, долгая, скучная, - думала Саня. - И надо готовиться встречать ее. Новые заботы, новые хлопоты. И опять одна, одна..."
Вот показалось и Касаткино: быстро набегали приземистые бараки, дома. На месте сгоревшего вокзала чисто убрано, словно ничего там и не было. А рядом лежат бревна, новенькие доски в штабелях... Что это? Откуда они? А вот и бревенчатая дежурка; от нее повалила к полотну целая ватага людей. Зачем они собрались?
Резко просвистели три остановочных свистка, пронзительно завизжали, заскрежетали тормозные колодки на колесах, паровоз задергался и стал.
Саня высунулась из паровоза и сразу все поняла: перед ней стояли все ее сослуживцы, и на каждом была новенькая форменная фуражка с красным верхом. Они неловко переминались, молчаливые, слегка смущенные и радостные.
Сане захотелось рвануться к поручням и одним махом спуститься туда, вниз, но руки ее дрожали от волнения и слабости, и она долго не могла нащупать ногой подножку.
- Вот так, - бережно поддерживал ее Сергунков и, видя, с каким радостным вниманием оглядывает она собравшихся, заметил: - Это я у самого Копаева выпросил, фуражки-то. Для порядка, значит. Сюда приезжал начальник. Видишь? - указал он на бревна. - Строить будем вокзал.
- Строимся, строимся! - удовлетворенно загудели со всех сторон.
- Откуда же вы узнали, что я приеду? - спросила Саня, не в силах скрыть своего счастливого удивления. - Ведь я никому не сообщала.
- А нам Васюков позвонил, - наперебой отвечали ей. - Едет, говорит, жива-здорова.
В толпе Саня обратила внимание на полную девушку в форме и в сапожках.
- Валя Дунина, - представилась девушка.
- Новая кассирша.
- На место той прислана.
И никто не произнес ни имени, ни фамилии прежней кассирши.
Уже дома Настасья Павловна рассказала Сане:
- Выжили ее в два счета. Особенно Сергунков с Шилохвостовым старались. Она после твоего отъезда схлестнулась с этим Валерием. Два лаптя... И поселиться здесь решили. Ни стыда, ни совести, прости господи. Ушла к нему, и корову свою на веревочке увела. Эх, девка, девка! Смотрю я на тебя и думаю: ну чем ты их взять сумела? Как приворожила к себе? Нынче вон Кузьмич к твоему приезду банку варенья принес, а Рива - ой, не могу! Настасья Павловна засмеялась, - горшок щей приволокла. Видно, крепость в тебе особая - становой хребет.
В сумерках пошел снег; и Саня долго смотрела в окно, как прихорашиваются черные плешины земли, как мягче и чище становится просторная, бескрайняя степь.
1957
