И кончилось ее ликование.
Утром Мария первой заметила, как переменилась она за эту ночь, как сильно посерьезнела и повзрослела. И отец с матерью заметили. Да все близкие и домашние. Некоторые, наверное, даже решили, что она так быстро возгордилась, уже заважничала, но это, конечно, лишь те, кто знал ее совсем мало.
* * *
А дальше все было так, как и должно было быть: богатый поезд у ворот с торжественными свахами, еще более торжественный сговор с именитейшим князем-тысяцким со всеми полагающимися обрядами, с ее выходом к ним, были богатейшие подарки ей от него и ему от нее, был долгий разговор о самом бракосочетании, о каждой его детали, о ее наряде, о том, как она должна себя держать, когда что делать и чего не делать, что говорить, к чему быть готовой. И было все это в один следующий день; как закрутилось с утра, так до глубокой ночи и крутилось все шибче и шибче. И само бракосочетание было назначено уже на четвертое сентября, всего через две недели.
Батюшка аж глаза вытаращил, а матушка заахала и замахала руками:
- Никак невозможно! Не поспеть! Один наряд сколь шить! и саму надоть при...!
Но им сказали, чтоб не тревожились, ничем себя особенно не заботили, все сделается без них.
И правда, со следующего же утра их дотоле всегда тихий, захудалый дом стал походить на сильно растревоженный огромный улей, в который и из которого только вместо пчел теперь непрерывно сновали люди. Даже и предположить было невозможно, что в него могут вмещаться столько знатных и незнатных князей, бояр, боярынь, дьяков, стражников, портных, лекарей, швей, сапожников, золотошвей, скорняков, златокузнецов и серебряников, разных торговцев.
Все успели. Все как есть! И августа на двадцатый день ее уже перевезли напостоянно в Кремль, на великокняжеский двор, в хоромы, в коих прежде жила государыня Софья Фоминишна.
Слава еще Богу, что в начале августа выпало наконец несколько дождей, жара спала, зелень ожила, посвежела и люди все ожили и посвежели, а то при такой запарке в недавнем пекле кто-нибудь, в том числе и матушка, могли не выдержать.
Рассвет четвертого сентября был розовый и золотистый, свежий-свежий, и ее поезд двинулся по таким же розовым и золотистым палатам, и каждый шествующий в нем, наверное, подумал, что это Господний подарок, знак, уготованный им впереди. Во всяком случае, она так подумала.
Тогда буквально каждый с раннего детства знал, что все хорошее, доброе и полезное на белом свете от Господа Бога, от Иисуса Христа, от их воинства и разных святых, а все худое, тяжкое, страшное, все несчастья и беды от нечистых сил, подвластных антихристу, дьяволу, сатане, обитающему в преисподней и ведущему вековечную борьбу с Господом и светлыми силами буквально за каждую человечью душу, чтобы не пустить ее в царство божие на небеси, а затащить к себе, в преисподнюю, в жуткий вертеп исчадий ада. И людям приходилось, конечно же, все время ограждать себя от этих злобных неотступных сил всяческими противоядиями, оберегами, отворотами, отгонами, прежде всего, разумеется, с помощью Господа, святых и крестной силы. Особенно береглись во время самых важных жизненных событий: потому что в это время Бог определял дальнейшую судьбу человека, и нечистые силы как раз тут и старались сильнее всего, то есть старались определить ту же судьбу, только по-своему. Свадьбы были для них самые лакомые действа - всю жизнь ведь могли искорежить. Дабы этого не случилось, знахари-ведуны тогда непременно осматривали предварительно все углы дома или хором, где должна играться свадьба. И все притолоки осматривали и пороги, не притаился ли где кто мохнатенький да с рожками и хвостом, непременно читали нужные наговоры, поили всех наговоренной водой, дули на скатерти, обметали метлами потолки, оскабливали вереи, клали ключи под пороги, выгоняли со двора черных собак, осматривали метлы, на коих, как известно, кое-кто любит летать, сжигали голики, окуривали спасительными травами бани, сбрызгивали наговоренной водой кушанья, по-особому вязали снопы.
В великокняжеских палатах знахаря-ведуна не было, и кое-что из перечисленного тут не делали, но зато буквально все участвовавшие в этом великом событии строжайше соблюдали очень многое другое, что тоже было совершенно необходимо делать для оберегов и предопределения будущего великого князя и великой княгини.
Вслед за свахами и каравайниками в ее поезде шли свечники: двое несли на особых, убранных парчой носилках его свечу весом в три пуда, и ее свечу весом в два пуда несли двое на носилках - чтобы, значит, жизнь их была такой же долгой, как потом долго-долго горели эти свечи. Так, кстати, за несколько дней до конца и не догоревшие.
Следом несли их венчальные свечи и серебряные золоченые кольца на них.
И богоявленскую свечу для их возжигания несли.
И осыпали сначала ее, а потом и их вместе не просто деньгами, зерном и хмелем, а только золотыми монетами - на великое богачество.
А в брусяной разукрашенной палате, где стояли длинные убранные столы для сотен гостей, для них на возвышении был свой небольшой стол под тремя богатейшими скатертями, на нем огромное серебряное вызолоченное блюдо с горкой хмеля, со связкой соболей, со стопой нарядных ширинок и опять же горкой только золотых монет.
А перед тем столом возвышались два высоких места в красных бархатах, на которых тоже лежали по сорока соболей.
Сначала она села на эти места с сестрой Марией, а ее поезжане из самых знатных княгинь и боярынь и ближайших родственников - человек за сторасселись за длинные столы, и сваха обмахивала ее взятыми с места соболями опять же на великое богачество. Потом поднялись уже бывшие в палате священник и брат жениха князь Юрий Иванович, священник гулким басом возгласил "Достойно есть!", а князь велел звать жениха, и через несколько минут тысяцкий под руку ввел в палату Василия Ивановича, одетого в шитый золотом и серебром, сияющий, а на солнце даже и слепящий кафтан, а с ним пожаловал и весь его еще более многочисленный поезд, тоже из самых-самых знатнейших, благовещенский поп и его недельный крестовый священник.
Сначала Василий Иванович крестился на иконы, кланялся им, затем, взяв Марию за руку, свел ее с места рядом с Соломонией и занял оное - как бы взял Соломонию у ее родни. Дальше читались молитвы "Отче наш" и "Покровение главы", богоявленской свечой зажигались его и ее огромные свечи, и благословленная священником сваха расчесывала и свивала ей волосы. Вообще-то перед этим между ним и ею должны были растянуть и держать большой плат тафты с нашитым на нем крестом, чтобы жених до самой церкви, до венчания не видел невесты, но так как тут он сам ее выбрал из сотен, этого не делали и сваха снимала с нее девичий венец с лентами в открытую, он все видел и откровенно любовался ею, как и большинство присутствующих. Потому что в своем серебристо-узорном опашне с золотно-рубиновыми пуговками от горла до пола да с распущенными шелково-русыми волосами она была диво как хороша. И она из-под волос тоже норовила взглядывать-разглядывать его, и он ей все больше нравился. Второй раз ведь только видела. И хоть старше почти на десять лет, двадцать шесть уже, но в лице, несмотря на бороду и усы, было что-то даже мальчишеское - мягкое, розовое. Зарадовалась. Но сваха уже расчесала и стала свивать, плести две косы. Девицы сверху венца волос не закрывали и если плели косу, то одну, а женщине в замужестве опростоволоситься, показать открытые волосы был величайший грех, преступление, вплоть до публичного наказания. И сейчас сваха надела на ее новую прическу в две косы тугой волосник, стянув его сзади, а на волосник белоснежный атласный убрус платок, расшитый золотом и низанный по краям жемчугом, завязала его под подбородком, а на убрус водрузила необыкновенной красоты кику с высоким челом впереди, убранным разноцветными драгоценными каменьями с крупным жарко-алым рубином посредине и длинными нитками жемчуга по бокам кики, свисавшими до самых плеч.
Загляденье было полное.
Здесь же, в брусяной палате, когда гостям уже подали первое кушанье и они начали пировать и выпили в честь начала их единения по первой чарке, его и ее дружки ломали большие хлебы - перепечи - и сыр и оделяли всех их кусачками и еще нарядными дорогими ширинками - чтоб, значит, у всех и вокруг них всегда был тоже полный достаток и достояние.
А боярыни и девицы боярские запели в это время свадебные песни -пожелания им всяческого счастья.
Перед ними на небольшом столе тоже стояли тарелка, два кубка, солоница, уксусница, перечница, лежали две ложки, все было золотое и серебряное, очень красивое, но только тарелка была одна на двоих, и на нее ничего не клали, кроме кусочка перепечи и сыра, к которым они не притронулись. Они вообще ничего в этот день не должны были есть - чтобы и внутри них не было ничего лишнего, тяжелого, чтобы они и внутри было елико возможно чисты перед предстоящим.
