Это была хорошая песня. Это была песня о заводах, которые восстали, об отрядах, которые, шагая в битву, смыкались все крепче и крепче, и о героях-товарищах, которые томились в тюрьмах и мучились в холодных застенках.
И странно: теперь, когда на пустой полянке смешной октябренок Алька, подергивая отца за рукав и покачивая в такт головой, звонко распевал эту замечательную песню, вдруг показалось Натке, что все хорошо и что работать ей весело.
Вот-вот, поднимая ребят, ударит колокол, и с шумом, с визгом сорвется с постелей весь ее неугомонный отряд. А Владик с Толькой, вероятно, уже и так проснулись и в ожидании сигнала ерзают, сорванцы, по койкам и, конечно, мешают другим спать.
"А много нашего советского народа вырастает", - прислушиваясь к песне, подумала Натка. Выдергивая зацепившийся лоскут, она обломала ветку и испуганно притихла.
- Папка, - заглядывая Сергею в лицо, спросил Алька, - отчего это, когда мы поем "Заводы, вставайте" и "шеренги смыкайте", то все хорошо и хорошо. А вот как допоем до "товарищей в тюрьмах, в застенках холодных", то ты всегда лежишь и глаза жмуришь.
- Отчего же всегда? - ответил Сергей. - Солнце в глаза светит, оттого и жмурю.
- А когда луна? - помолчав немного, переспросил Алька.
- А когда луна, то от луны. Вот какой ты чудак, Алька!
- А когда ни солнце, ни звезды, ни луна? - громко и уже настойчиво повторил Алька. - Я и сам знаю почему.
Он вскочил, протянул руку, показывая куда-то под обрыв, вниз, на серые камни. Молча взглянул на отца и быстро поднял руку, точно отдавая салют чему-то такому, чего удивленная Натка так и не смогла увидеть.
Натка подвинулась. Из-под ее ног с шумом покатились камешки. Алька обернулся, и теперь Натке уже не оставалось ничего, кроме как спрыгнуть навстречу.
- Это и есть она самая! - закричал Алька, глядя на запутавшуюся в цветных лентах и лоскутьях девушку.
- Наташа? - догадался Сергей.
- Я и есть самая, - подтвердила Натка.
- Ну, что Алька?
- Бегает, балуется. Такой... - Натка запнулась, - такой малыш. Не дергай, Алька, за ленты. Мы из них к празднику Эмине костюм сделаем. Вы еще с нею не поссорились?
- Нет, не поссорились, - ответил Алька. - Это мы с Васькой Бубякиным уже подрались. Он берет, а я не даю. Он говорит: дай! А я - не дам. Он меня - раз. А я его - раз, раз тоже. Только мы уже опять два раза помирились.
И, обернувшись к отцу, Алька объяснил:
- Эмине - это маленькая девчонка такая веселая... башкирка. Сегодня плаксун Карасиков стал реветь: муу! муу! Она подпрыгнула, хохочет, скачет около него на одной ноге да по-башкирскому дразнится: тыр-быр-тыр, бур-тыр-тыр... Да быстро так, а сама все скачет, скачет. Очень хорошая башкирка. Только боится, когда ее за пятки схватишь: орет на всю палату.
Издалека загудел сигнальный колокол. Натка заторопилась:
- Алька ко мне? Или вы его с собой возьмете?
- Нет, не с собою, - ответил, поднимаясь, Сергей. - Пойду отдохну, потом к озеру, а с утра в Ялту. Ну, бегите. Значит, послезавтра увидимся.
- Обязательно послезавтра, - приказал Алька. - Вечером будет костер, музыка, а потом... Нет, лучше не скажу. Придешь, тогда сам увидишь.
Они убежали.
Сергей постоял, подошел к обрыву, куда только что молча показывал Алька. Он поглядел вниз и тоже улыбнулся, как будто бы и он что-то видел там, меж глыбами серого, влажного камня.
Потом он свистнул, одернул ремень и зашагал вниз, на ходу припоминая, что надо послать на первый участок обещанных лошадей и надо разыскать того старика татарина, который жаловался, что его обсчитали.
Бригадиру Шалимову Сергей верил не очень.
На другой день, сразу же после завтрака, Тольку Шестакова отослали за краской на нижний склад. Толька подмигнул Владику, чтобы Владик подождал.
Но на складе, как нарочно, пришлось долго стоять в очереди. Все отряды спешно заканчивали предпраздничные работы. То и дело подбегали гонцы и требовали проволоки, шпагата, бумаги, краски, кумачу, фонарей, свечей, гвоздей. Все торопились, и всем было некогда.
Когда Толька наконец вернулся в отряд, оказалось, что куда-то исчез Владик.
Толька носился туда и сюда, рыскал по всем углам и до того намозолил всем глаза, что Натка засадила его приколачивать мелкими гвоздиками золотую каемку по краям пятиконечной звезды.
Едва Толька уселся, как откуда-то вынырнул Владик, который никуда далеко не уходил, а нарочно, чтобы дождаться друга, прошмыгнул вне очереди принимать ванну.
С досады и чтобы поскорее им освободиться, Владик тоже вызвался приколачивать гвоздики. Но хитрая Натка сразу смекнула, что от такой работы толку будет мало, и, всучив Владику целую кипу маленьких флажков, приказала тащить их вниз и сдать дежурному по главной лагерной площадке.
В другое время Владик обязательно заспорил бы, но сейчас это было невыгодно: ему нужно было казаться послушным.
Сердито глянув на Тольку, он спокойно вышел, а очутившись за дверью, напролом через кустарник, через ручейки и овражки он помчался вниз, чтобы поскорей вернуться и, пользуясь предпраздничной суматохой, убежать с Толькой к развалинам старых башен.
Однако, когда взмокший Владик вернулся, Тольку он не застал. Оказывается, сразу же после ухода Владика Натка выругала Тольку за то, что он криво забивает гвоздики, и турнула его прочь. А обрадованный Толька тотчас же ринулся догонять Владика, но не напролом, а мимо сада, через мостик и дальше по тропке.
"Вот еще напасть!" - подумал огорченный Владик и сгоряча дал подзатыльник подвернувшемуся черкесёнку Ингулову. Но тут на помощь Ингулову выглянул здоровенный пионер, кубанец Лыбатько, и Владику пришлось уносить ноги подальше.
На поляне, под кипарисами, злой и усталый Владик наткнулся на Альку и октябренка Карасикова, которые копошились возле толстого чурбана, пытаясь спихнуть его под откос, в болотце.
Здесь Владик вспомнил, что и октябренку Карасикову надо дать щелчка: Карасиков утром наябедничал, что Владик запихал Баранкину под простыню жестяную мыльницу и платяную щетку.
Но тут оглянулся Алька и, спокойно глядя на грозное лицо Владика, попросил, чтобы он помог им сдвинуть тяжелый чурбан.
Такая смелая просьба Владику понравилась.
Через минуту чурбан с треском полетел вниз и, как бомба, плюхнулся в болотце, заставив разлететься во все стороны обалдевших лягушек.
- Ты хороший человек, Алька! - присаживаясь на траву, задумчиво проговорил Владик.
Алька улыбнулся и с любопытством посмотрел Владику в глаза.
- Ты хороший человек, - внезапно придумал Владик. - Жалко, что ты мал еще, а то я взял бы тебя к себе в товарищи. Мы бы залезли с тобой на самую высокую гору, стали бы с винтовками и сторожили бы оттуда всю страну.
- И я бы тоже залез, - обиженно вставил Карасиков, который после того, как увидел, что щелчка не будет, осмелел и подвинулся поближе.
- Или нет, - охваченный новой фантазией и показывая Карасикову кукиш, продолжал Владик. - Я бы стоял с винтовкой, ты бы смотрел в подзорную трубу, а Толька сидел бы возле радиопередатчика. И чуть что - нажал ключ, и сразу искры, искры... тревога!.. тревога!.. Вставайте, товарищи!.. Тогда разом повсюду загудят гудки - паровозы, пароходы, сверкнут прожектора. Летчики - к самолетам. Кавалеристы - к коням. Пехотинцы - в поход. И рабочие бегут на заводы, и работницы бегут. Спокойней, товарищи! Нам не страшно!
- Я бы тоже побежал! - уныло завопил оскорбленный Карасиков. - Раз все бегут, значит, я тоже.
Этот жалобный возглас охладил Владика. Он сразу потух, остыл и продолжал уже негромко и насмешливо:
- А потом после боя вдруг вспомнил бы: а где это, братцы, наш герой Карасиков? Ни среди живых его нет, ни среди мертвых, ни среди раненых. А кто это ворочается в спальне под кроватью? Ах, это вы, гражданин Карасиков! Ах, вы умеете только языком болтать да ябедничать, как я Баранкину под простыню мыльницу да щетку запихал! Да раз ему за такие дела щелчка! Два щелчка! То-то, карасятина!
Не успел отщелканный Карасиков пикнуть, как озорной Владик уже исчез.
Карасиков хныкнул и вопросительно посмотрел на Альку.
- Ничего! - успокоил Алька. - Он тебе только два раза. А про все другое - это он нарочно. Там Красная Армия и без нас сторожит. Там не один часовой, а тысячи часовых, и все стоят и не шелохнутся.
- И я бы тоже не шелохнулся, - не уступал Карасиков.
- Нет, ты бы шелохнулся! - рассердился Алька. - Почему же вчера на утренней линейке все стоят смирно, а ты ворочался, ворочался... даже Натка заругалась?
- И вовсе не ворочался. Это оттого, что у меня шнурок оборвался и штаны вниз сползали, - обидчиво возразил Карасиков.
- А разве же у часовых сползают? - снисходительно усмехнулся Алька. Эх ты, хвастунишка!
Из-за кустов выскочил Иоська.
- Где вы запропастились? - размахивая руками, затараторил он. - Бегите скорее! В море катер! Сейчас встречать... Гости едут. Матросы!.. Ворошиловцы!..
Уже выбивали дробь барабанщики, трубили сигналисты, кричали звеньевые, и гулко в море заревела сирена причаливающего катера.
