Это приплыли пионеры севастопольского военизированного лагеря ворошиловцы.
В длинных черных брюках, в матросках с голубыми полосатыми воротниками, на подбор рослые, здоровые, они шагали быстро, уверенно, и видно было, что они крепко дорожат и гордятся своей выправкой и дисциплиной.
Среди них Владик увидел знакомого мальчишку и нетерпеливо крикнул ему:
- Мишка, здорово!
Но тот только повел глазами и чуть-чуть улыбнулся, как бы давая понять, что хотя он и сам рад, но все это потом, а сейчас он пионер, матрос, ворошиловец, в строю.
После ужина ребята получили новые трусы, безрукавки и галстуки. Везде было шумно, бестолково и весело.
Барабанщики подтягивали барабаны, горнисты отчаянно гудели на блестящих, как золото, трубах. На террасе взволнованная башкирка Эмине уже десятый раз легко взлетала по чужим плечам чуть не к потолку и, раскинув в стороны шелковые флажки, неумело, но задорно кричала:
- Привет старай гвардий от юнай смена!
На крыльце, рассевшись, как воробьи, громко и нестройно пели октябрята. Тут же рядом вспотевший Баранкин заколачивал последние гвозди в башенку фанерного танка, а прыткий Иоська вертелся около него, подпрыгивал, похваливал, поругивал и поторапливал, потому что танк надо было еще успеть выкрасить.
- Так, значит, завтра? - уговаривался Толька с Владиком.
- Сказано, завтра.
- И чтобы не получилось, как сегодня. Я туда - он сюда. Он сюда, а я туда. Как только приведут, скомандуют "разойдись", я сразу нырк, ты тоже. И на верхней тропке, возле беседки, встретимся.
- А если там кто-нибудь уже есть?
- Тогда шарах в кусты. Сиди да посвистывай.
- Я-то свистну! - усмехнулся Владик, и, щелкнув языком, он рассыпался такой оглушительной трелью, что Натка подозрительно посмотрела на этих друзей и погрозила пальцем.
Наступил вечер праздника.
При первом ударе колокола затихли песни, оборвались споры, прекратились игры, и все поспешней, чем обыкновенно, бросились к своим местам в строю.
- Ты не видала папу? - уже в третий раз спрашивал огорченный Алька у Натки.
- Нет, Алька, еще не видала. А ну, ребята, одернуть безрукавки, поправить галстуки. Как у тебя шнурок, Карасиков? Опять трусы сползать будут?
Пока ребята одергивали и оправляли друг друга, она успокоила Альку:
- Ты не печалься. Раз он сказал, что придет, - значит, придет. Наверно, на работе немного задержался.
На другом конце линейки разгневанный звеньевой Иоська ахал и прыгал возле насупившегося Баранкина.
- Сам танк заставлял красить, а теперь сам ругается, - хмуро оправдывался Баранкин.
- Так разве же я тебя галстуком заставлял красить? - возмущался Иоська. - И тут пятно, и там пятно. Эх, Баранкин, Баранкин! Ты бы хоть раньше сказал, а теперь и кладовая заперта и кастелянша ушла. Ну, что мне теперь делать, Баранкин?
- Раньше я пошел галстук горячей водой с мылом мыть, а сейчас, когда высохло, гляжу - опять на сухом видно. Я макнул кисть, вдруг кто-то меня толк под руку. Ну, вот и брызнуло. Разве же, когда человек работает, тогда толкаются? Я, когда человек работает, лучше его за сто шагов обойду, а толкать никак не буду.
- Значит, у беседки, - еще раз шепотом напомнил Толька. - Спички взял?
- Взял... Помалкивай, - тихо ответил Владик и неосторожно похлопал по заправленной в трусы безрукавке.
Неполный спичечный коробок брякнул, и звеньевой Иоська разом обернулся:
- Ты зачем спички взял? Нехорошо! Брось, Владик.
- А тебе что? - испуганно прошипел Владик. - Какие спички?
- Звено, Владик, ударное, а у одного галстук в краске, у другого спички спрятаны... Брось лучше. Стыдно! Да чего ты грозишься? А то не посмотрю, что товарищ, и скажу вожатой.
- Ну, говори... Провокатор!
Иоська отшатнулся. Доброе веснушчатое лицо перекосилось, губы дернулись, кулаки сжались. Но в это же самое мгновение снизу, от главного штаба, взвилась сигнальная ракета - "всем сбор". И от фланга к флангу раздалась громкая команда: "Внимание!"
Если бы это был не Иоська, а кто-либо другой, то, вероятно, несмотря на сигнал, несмотря на команду, позорная драка в строю была бы неминуема.
Но Иоська сразу опомнился, тяжело задышал и, медленно разжимая кулаки, стал в строй.
Все это случилось так быстро, что почти никто из ребят ничего не заметил.
Сразу же рассчитались, повернули направо и с дружной песней о юном барабанщике, слава о котором не умрет никогда, двинулись вниз.
Внизу, невдалеке от моря, с трех сторон окаймленная крутыми цветущими холмами, распласталась широкая лагерная площадка.
На скамьях, на табуретках, на скалистых уступах, на возвышенных зеленых лужайках расположились ребята, нетерпеливо ожидая, когда в конце праздника вспыхнет невиданно огромный костер, искусно выложенный в форме высокой пятиконечной звезды.
Условившись о месте сбора, ребята Наткиного отряда разбежались, каждый куда хотел.
Уже загремела музыка. Подплыла на моторке ялтинская делегация. Подошли летчики из военного санатория, и, неторопливо покачиваясь на седлах, подъехали старики татары из соседнего колхоза.
В толпе Натку окликнул знакомый ей комсомолец Картузиков.
- Ну что?.. Здорово? - не останавливаясь, спросил он. - Приходи завтра на волейбол. - И уже издалека он крикнул: - Забыл... Там тебе письмо... спешное. На столе в дежурке лежит.
"Что за спешное? - с неудовольствием подумала Натка. - И от кого бы? От Верки только что было. Мать спешного посылать не станет. А больше будто бы и неоткуда. Успею!" - подумала она и пошла туда, где танцующий хоровод ребят окружил смущенных летчиков.
Раскрасневшиеся летчики неумело маневрировали и так и этак, пытаясь вырваться из заколдованного круга. Стоило им сделать шаг, и веселый хоровод двигался вместе с ними. И так до тех пор, пока они не оказались припертыми к стенке беседки. Тут их расхватали, растащили и рассадили всех порознь, чтобы никому из ребят не было обидно.
Натка постояла, постояла и снова вспомнила о письме.
"А что, ведь успею еще и сейчас, - подумала она. - Добежать долго ли?"
Она одернула майку и, не отвечая ни на чьи вопросы, помчалась к дежурке.
И все-таки письмо оказалось от матери. Письмо было серьезное и бестолковое. Мать писала, что отца куда-то переводят надолго и отец обещает ехать всей семьей. Там будет квартира в три комнаты, огород и сарай. Езды туда целая неделя. И что отец ходит веселый, а пятилетний братишка Ванька еще веселей и уже разбил Наткину дареную чернильницу. И что она, мать, хотя не скучная, но и веселиться ей не с чего. Здесь жили, жили, а там еще кто знает? Сторона там чужая, и народ, говорят, не русский.
Два раза Натка прочла это письмо, но так и не поняла: кто переводит? Куда переводят? Какая сторона и какой народ?
Поняла она только одно: что мать просит ее приехать пораньше и в Москве, у дяди, никак не задерживаться.
Натка задумалась. Вдруг волны быстрой, веселой музыки, потом многоголосая знакомая песня рванулись через окно в пустую дежурку.
Натка сунула письмо за майку, выбежала и увидела с горки, что лагерный праздник уже гремит и сверкает сотнями огней.
Это проходили парадом физкультурники.
- Ты что пропала? Я тебя искал, - сердито спросил откуда-то выползший Алька. - Идем скорее, а то, пока я тебя искал, какой-то мальчишка сел на мою табуретку, и мне теперь нигде и ничего не видно.
Натка взяла его за руку и пробралась к тому краю, где стоял десяток свободных стульев.
- Туда нельзя, - остановил ее озабоченный Алеша Николаев. - Это места для шефов. И чего только опаздывают!
- Ну, что шефы! Придут - мы тогда уступим. Он же маленький, и ему ничего не видно, Алеша.
- Пусти одного, потом другой, потом третий... - ворчливо начал было Алеша, но не кончил, потому что на площадку с приветственным словом вышел летчик.
Не успел он дойти до середины, как все бесчисленные огни разом погасли, в темноте что-то зашипело, треснуло. Через две-три секунды высоко над площадкой вспыхнул огонек, и, поддерживаемая парашютом, повисла в воздухе маленькая серебристая модель аэроплана.
Тогда с земли, с лужаек, из-за кустов, из-за скалистых камней вырвался такой победно-торжествующий крик, что летчик недоуменно покачал головой и почти целую минуту молчал, не зная, как ему быть и с чего начать.
Но потом он выпрямился и слово за словом нашел такие простые, горячие слова, что все примолкли, притихли, а заслушавшийся Иоська, который и сам давно уже мечтал быть летчиком, нечаянно оступился и едва не полетел, но только не к далекому синему небу, а в глубокую канаву с колючками.
Потом выскочили девчонки - танцорки и физкультурницы, и тут же сразу случилась заминка. Сначала пробежал легкий говорок, потом громче, громче, и наконец, зашумело, загудело:
- Идут... Идут... Идут...
Из глубины аллеи показалось человек десять уже пожилых людей. Это и была делегация шефов лагеря из дома отдыха ЦИК в Ай-Су.
