и бегать с различными указаниями от начальника строевого отдела до начальника военного факультета. Короче, Мордак влип, но это было еще не все.
— К тебе в кубрик я зайду в четыре часа, — сказал командир роты и пригрозил. — Если найду пыль на окнах или грязь на подоконниках, поставлю по новой.
Мордак расписался за наряд и отдал книгу писарю. После указаний он поплелся к себе, забыв про пакет с бутылкой.
— Ярофеев, — командир роты выдержал небольшую паузу. — Не пыли здесь. Думаешь, я не знаю, на что способна пустая башка.
Олег скупо улыбнулся.
— За уборку, товарищи! Все вместе за уборку! — мой дед хлопнул в ладоши. — Нет ничего лучше в бою, чем взаимопомощь четырех лучших друзей-танкистов.
Он удалился из кубрика, и все началось сначала. Олег забрался на кровать, и принялся руководить уборкой. Игорь взял телефон и вышел на балкон. А мы с Мишей убирались. Миша, потому что его заставляли, а я, потому что не мог смотреть, как он трудится один.
Глава 3
История о мальчике
С ноября Олег и Игорь стали заглядывать в кубрик реже. Командир роты перестал проводить вечерние проверки, довольствуясь лишь утренними и обеденными построениями, на которых доводился наряд и ставились задачи на ближайшее будущее. Иногда к нам подходил начальник строевого отдела. Он был моложе моего деда лет на десять, никогда не служил в горячих точках, и, не смотря на занимаемую должность, имел на погонах на одну звезду меньше. По отношению к нам, он ограничивался элементарной воспитательной работой. Дедушка его даже не слушал. Когда начальник приближался к нашему строю, он уходил в тень и курил, а когда начальник заканчивал, смотрел ему в след тем же унылым взглядом, каким провожали его все мы.
После четырех часов дня большая часть роты разбредалась по своим делам. Местных в казарме почти не оставалось. Иногородние стали чаще общаться друг с другом, и, наконец-то, почувствовали свободу. Как обернулось впоследствии, та свобода была весьма противоречивой.
В этот период начала выделяться группа курсантов, оказывающая на роту определенное влияние. В нее входили парни, чьим мнением заряжались окружающие, и чей авторитет подчеркивался обширным кругом друзей из других рот. Далеко не все из них имели огромные бицепсы, большой рост и умную голову. Но у каждого из них был высоко подвешен язык, и сохранялась непоколебимая уверенность в своих силах. Благодаря некоторым преимуществом своего характера в любом обществе они выглядели лидерами коллектива. На них смотрели, к ним прислушивались, с ними считались.
Их присутствие имело непосредственное значение для командира. Мой дед, как никто другой, понимал, что лучше всего подчинять роту теми, кому все доверяют. В этом списке не хватает одного важного определения. Наравне с тем, как их боготворили, их еще и боялись. И главный недостаток этих ребят заключался в том, что рота под их влиянием все время пребывала на гране дозволенного. Проще говоря, они могли пустить, как положительную волну, так и отрицательную. Пока одна волна накрывала другую, рота балансировала.
Со временем командир все больше привлекал новоиспеченных лидеров к управлению ротой. Он выкладывал на них ответственность, и ему не было дела до того, как они доведут его указания до курсантов. Он заранее знал, каков будет результат. Со стороны все смотрелось почти идеально. Только изнутри ротой все больше овладевало безрассудство, драки и унижения. Лидеры старались выполнять свою работу качественно.
В один из сумрачных осенних дней того года, когда дождь не пустил нас на ужин, а ветер так сильно завывал за окнами, что в кубрике колыхались занавески, мы c Мишей писали свою первую курсовую работу по математике. Курсовик шёл туго. Школьная математика не входила ни в какое сравнение с тем, что преподавали в академии. Каждый из нас изначально умел решать квадратичные уравнения, логарифмы и производные. Но в академии даже делая то же самое, мы натыкались на вещи, которые никак не получалось понять. Миша хорошо разбирался в матрицах и помог мне сделать пару заданий. Дальнейшие действия оказались слишком сложными. В девять часов вечера я послал всё к чертям, захлопнул учебник и улёгся на кровать.
Миша передвинул лампу на другую часть стола, чтобы свет не бил мне в глаза. В этот момент в дверном окошке показалась голова. Я не успел увидеть, кто именно это был.
— Ты видел? — я ткнул пальцем на дверь.
Не поворачивая головы, Миша кивнул:
— Это Рома.
— Пискун? Откуда ты знаешь?
Миша встал из-за стола, подошёл к двери и отпёр замок. Выглянув в коридор, он кого-то окликнул:
— Что-то хотел?
— Нет, — ответил Рома.
Я узнал его.
Свою фамилию он более чем оправдывал. Голос у него был тонким и ритмичным, как игра пианино. И я подозревал, что таким вокалом он мог неплохо зарабатывать себе на жизнь. Но Рома не умел петь, не умел танцевать, и не любил повышенного внимания. С кубриком ему повезло не больше, чем нам с Мишей. Мой дед поселил его к ребятам «сорви голова», которые уже в первый день знакомства нарекли его несколько иначе, заменив всего одну глухую букву в его фамилии на другую звонкую.
Вернувшись к столу, Миша вдруг рассмеялся.
— Сегодня у них была небольшая потасовка, — сообщил он. — Т-твой дед поставил их всем кубриком в наряд, за то, что на столе кто-то оставил пачку презервативов. Рома сказал, что он рвал и метал!
— Ого! — воскликнул я. — Юру тоже поставили?
— Нет. Только Баха, Рому и Мордака.
— А кто оставил презервативы?
— К-конечно, Юра!
— Так не справедливо, — заметил я.
Иногда Юра представлялся мне скользким змеенышем, способным пролезть в любые щели. Причиной тому был командир, который его постоянно прощал. Пожалуй, во всей роте найдется всего два-три человека, к кому мой дед относился подобным образом. Писарь Серега, старшина Юра и Егиазорян Андрей, не являющийся ни старшиной, ни писарем, ни кем бы то ни было. С отцом Андрея дедушку связывали дружеские отношения. По слухам они пересеклись в одной из войсковых частей и вместе попали под
