Итак, она вспомнила о нем. Дальше она вспомнила о том нелепом дне, когда к ней пришел избитый Марвич, и как нежность хлынула на нее голубой прозрачной стеной высотой с дом. Дальше она вспомнила улицу Лабораториум, прошлую и нынешнюю, все кошачьи свадьбы, свидетелями которых они были, и толкотню голубей под сводами башни. Дальше она вспомнила свое детство у Патриарших прудов, потом чудеса своего успеха: девочка из восьмого класса мечтала стать кинозвездой и вдруг и впрямь стала ею. Все шло, как по писаному, какой ангел занимается ее судьбой?
Она сильно уставала в последнее время на съемках, пока не образовался просвет в графике, и вот сегодня последний день в известковом карьере, а завтра начинается целая неделя отдыха.
В этот вечер все молодые люди, претендующие на ее внимание, почтили ее своими посещениями.
Первым пришел Борис, физик. Пока она мылась, он сидел в кресле и пел арии из опер.
— «Ах, никогда я так не жаждал жизни», — пел он.
Давно пора ему было уехать, но он все торчал в этом городе, насмешливо беседовал с Таней о разных разностях, видимо, ждал, когда она сама бросится ему на шею.
— Жду дождей, — говорил он.
Может быть, действительно он ждал только дождей и ничего больше.
Потом пришел Олег и завел с Борисом разговор об электронике, кибернетике, об атомной войне. Этот светский разговор подержала и Таня.
— Мне нужен только бункер и запас питания. Я гений, — сказал Борис.
— А мне лишь бы вскочить на орбиту — оттуда я смогу плевать на это дело. Я сверхчеловек, — сказал Олег.
Посмеялись. Олег не видел в Борисе достойного соперника.
Потом вдруг появился автор.
— Знаете, — сказал он, — получил совершенно отчаянное письмо от этого Марвича. Странный какой-то тип. Ведь мы с ним не знакомы, перекинулись буквально тремя словами, а он весь обнажается, раскрывается, черт знает что; пьяный, наверное, был. Вот будет писатель, поверьте мне.
— Все вы, писатели, тряпки, работает на комплексах неполноценности, — усмехнулся Олег.
— Очень низкий уровень интеллекта у писателей, — сказал Борис. — Проверяли в Америке тестами. Жуткое дело.
— Что касается Марвича, — добавил Олег, — то он хотя и крепкий парень, но все равно тряпка.
— О, Господи, надоела мне ваша трепотня, — вдруг сказала Таня, встала и отошла к окну.
А были уже сумерки. Она стояла у окна и смотрела вниз на площадь, где горели люминесцентные фонари и по брусчатке брела маленькая согбенная фигурка со стулом под мышкой. Таня подумала об Олеге, и о Марвиче, и о том человеке там, внизу, кто он такой?
В комнате молчали, почему-то после Таниных слов воцарилось неловкое молчание, потом вдруг автор произнес несколько слов:
— Вы знаете, Таня, я тут пораскинул умишком и сообразил, что влюблен в вас.
— С чем вас и поздравляю! — засмеялась Таня, и все снова стало по своим местам. — Что будем делать? — спросила она.
— Что бы мы ни говорили, все равно окажемся внизу, — сказал Борис.
— Жалко, нет Мишки, он бы что-нибудь придумал, — сказал Олег.
— Проще всего сразу пойти вниз, — сказал автор.
— Надоело ходить вниз, — сказала Таня. — Хоть бы наверху устроили какой-нибудь буфет, а то все вниз и вниз.
— Наверное, Кянукук уже там дожидается, — сказал Олег. — Посмеемся. Очередная информация о Лилиан. Посмеемся хоть вволю.
— Что будет, если Кянукук вдруг откажется нас потешать? — сказала Таня. — Ведь вы же все сухари моченые.
— Верно, — сказал Борис, — моченные в спирте.
— Странный какой-то парень этот Кянукук, — сказал автор.
— Все у тебя странные, — сказал Олег. — Обыкновенный дурачок. Да, друзья, вы слышали о Марио Чинечетти?
— Нет, не слышали. Что это такое? — спросил Борис.
— Вот чудаки, ходите тут и не знаете, что в городе сенсация. Приехал Марио Чинечетти, джазовый певец, матрос с чайного клипера, эмигрант, репатриант, итальянец, англичанин, друг Луи Армстронга, художник-абстракционист, победитель конкурса красоты в Генуе и все такое прочее. С сегодняшнего вечера начинает петь у нас внизу. Весь город охвачен волнением, все эти северные девушки в растерянности. За вчерашний вечер он уже успел охмурить трех, выпить весь запас шампанского в буфете, разбил телефонный аппарат, побывал в милиции и выиграл в кости десять рэ у Кянукука.
— Все? — спросила Таня. — Ничего не забыл? Все перечислил, все, о чем сам мечтаешь?
Олег посмотрел на нее, сузив глаза. Когда же это кончится? Когда же, наконец, вся его сила обрушится на нее, подавляя ее гордость, иронию, и все ее жалкие воспоминания, и всю ее болтовню? Так, чтобы она замолчала, замолчала надолго, чтобы стала такой, какой ей надлежит быть, чтобы помалкивала и была жалкой, какими все они были с ним. Когда же? «Скоро», — решил он.
В это время зазвонил телефон. Таня сняла трубку.
— Таня, привет! Это Виктор.
— Какой Виктор? — спросила она.
— Ну… Кянукук.
— А, Витенька, здравствуй! — засмеялась она. — Наконец-то хоть один живой человек позвонил.
— Таня, внизу сенсация! — прокричал Кянукук.
— Знаю, Марио Чинечетти?
— Да, знаешь, я послушал, как он репетирует, ну, знаешь, это… — Кянукук задыхался от смеха.
— Что? — спросила Таня, заражаясь от Кянукука какой-то детской веселостью.
— Это, знаешь, новая волна, — гулко захохотал Кянукук и вдруг поперхнулся, помолчал секунду, потом спросил, и в голосе его Таня почувствовала сильное волнение: — Может, ты спустишься? Я хочу пригласить…
— Я сейчас иду! — крикнула она, брякнула трубкой и побежала к двери, даже не оглянувшись.
В лифте она иронически улыбнулась своему отражению и поправила волосы. Она поняла, что все ее волнения и тяжелые мысли, ее плохая работа на съемках — все это лишь тоска по Марвичу, который опять начал новый цикл своих бесконечных путешествий, и что Олег — это тоже тоска по Марвичу, а звонок Кянукука и ее стремление вниз, к нему — это уж самая настоящая тоска.
Она вдруг подумала: «Я бегу к Кянукуку, как будто он Мар-вич, как будто сегодня он часть моего Вальки. Смех, но в них действительно есть что-то общее, у Олега этого нет… Я помешалась совсем».
«Итак, мне двадцать три года, — подумала она между четвертым и третьим этажом. — О, моя жизнь в искусстве только начинается! Ах, сколько образов я еще создам! Фу, во мне все еще живет та жеманница с Патриарших прудов. Ух, ненавижу! Зеркало, зеркало, утешь меня. Спасибо, утешило! Большое спасибо!»
В вестибюле, как всегда, было много народу, и все, как всегда, сразу уставились на нее, на звезду, а она, как обычно, немного растерялась перед таким скоплением людей и, только сделав несколько поспешных шагов по квадратам линолеума, увидела Кянукука.
Вообще он делал вид, что читает журнал, а на самом деле смотрел на нее, и она заметила его как раз в тот момент, когда он смотрел на нее, бледный и серьезный, без обычной своей собачьей улыбки, даже не очень жалкий в этот момент. Но тут же улыбочка появилась, он шагнул навстречу, и она со смехом подбежала к нему.
— Ты опять без Лилиан? Чего ты прячешь ее от нас?
— У нас размолвка, — хихикнул он. — Знаешь, эти странности бальзаковских женщин…
— А кому цветы?
— Это тебе.
— Ого! Ты просто ловелас. Не успел поссориться с одной женщиной, как начинаешь ухаживать за другой?
— Нет, я просто хотел сделать тебе приятное, — пробормотал он.
— Спасибо, Витенька.
Она взяла цветы.
— С каким тонким вкусом подобран этот букет!
Он просиял.
— Я хотел пригласить тебя в ресторан.
— На Марио Чинечетти? Как ты заботишься обо мне!
Она взяла его под руку, и они вошли в ресторан, где аккуратно одетая и подтянутая молодежь церемонно вальсировала в ожидании Марио Чинечетти.
На эстраде сидел джаз в голубых пиджаках и черных брюках, пять человек, — «черно-голубые», так их называли в этом городе. Они загадочно улыбались, когда знакомые спрашивали их о Чинечетти.
Красноликий и длиннорукий администратор разгуливал между столиков. Предчувствуя скандал, а может быть, и целую серию скандалов, он находился в празднично-поднятом состоянии, предвкушая, как пустит в ход свои длинные ручищи, как налетит на распустившихся молокососов, а потом составит акт, а может быть, и не один. К деятелям кино он относился с уважением и поэтому сразу устроил Таню и Кянукука в углу за отдельным столиком. Тане был страшен этот человек с вывернутыми плечами, с подвижным задом, со свирепой львиной маской, но его неизменно любезные улыбки, обращенные к ней, сбивали ее с толку.
Мосфильмовцы сидели все вместе за большим столом, питались и пили боржом, точно шампанское. Экспедиция затянулась, и все уже сильно поистратились, у всех, как говорил Кянукук, «бензин был на нуле».
— Таня, иди к нам! — крикнул Кольчугин, но она покачала головой и показала на Кянукука:
— Я здесь с кавалером. Полковник бросил Лилиан и переключился на меня.
