задним числом, что ему как раз и недоставало вот такой способности к спонтанному автоматизму реакций, когда ты стоишь руки в боки и твердо знаешь, что правильно, а что нет. Кто как не Роланд разменял свой восьмой десяток, влача полунищенское существование, живя в дорогущем доме, который достался ему случайно и который он не мог продать – потому что за дом заплатил глубоко им презираемый человек, недавно получивший дворянский титул и ставший заместителем министра в правительстве Джонсона? Это было негоже, и он знал, что это негоже, но ничего не мог с этим поделать. Было слишком поздно.
Фотография выпала из его руки. Ему не хотелось ничего писать на обороте. Слишком много слов пришлось бы придумывать. Он поднялся к себе в кабинет. Локдаун завершался, и там, наверху, находились все его незаконченные дела. Обычные задачи – прочитать всего Пруста, выучить новый иностранный язык, научиться играть на другом музыкальном инструменте. В его случае это был арабский и мандолина. И еще он принял решение прочитать весь роман Музиля «Человек без свойств» на немецком. Пока что за три месяца он осилил семьдесят девять страниц. Другим его амбициозным намерением было расширить познания в науке, начав с четырех законов термодинамики. По его представлениям, основные принципы, выработанные еще в эпоху пара, можно было уяснить без особого труда. Но первоначальные простые положения очень скоро расцвели буйным цветом таких сложностей и абстракций, что он быстро перестал их понимать и заскучал. И тем не менее второй закон, который на самом деле был третьим, потому что все начиналось с нулевого закона, напомнил ему об истине, очевидной всем домовладельцам. Как жара превращается в холод, но никак не наоборот, точно так же порядок превращается в хаос – и никогда не наоборот. Сложный организм вроде человека рано или поздно умирает, становясь бесформенной грудой отдельных частиц, которые неизбежно должны распадаться. Мертвое никогда не обретает новую упорядоченную жизнь, никогда не становится живым, что бы там священники ни говорили и как бы ни прикидывались, будто в это верят. Энтропия была тревожной и красивой концепцией, лежавшей в основе большинства человеческих трудов и печалей. Все, включая жизнь, разрушается. Порядок – это тот камень, который приходится вкатывать на гору. На кухне порядок сам собой не наведется.
В доме царил беспорядок, но он не был запущен. Его это не беспокоило, но ограничения скоро снимут, и дети приедут к нему в гости. Сначала Лоуренс с семьей, потом Грета с мужем и детьми, вместе с Джеральдом и его партнером Дэвидом, а после них Нэнси с семьей. Роланд не мог оскорбить память Дафны, запустив ее просторный гостеприимный дом. Но и нанять уборщицу он не мог себе позволить. Дети предложили оплатить ее услуги, но он был слишком горд, чтобы на такое согласиться. Человек вполне способен прибираться в своем жилище. Но теперь главное было понять, какова цена его гордости. Он был вынужден извлечь себя из привычного мечтательного состояния и приступить к работе. И начать он решил именно сегодня, в день своего падения с лестницы.
Сначала надо было навести порядок в спальнях наверху – это самое простое. Пылесос и инвентарь уже были отнесены туда, еще на прошлой неделе, когда он хотел приступить к уборке, но тогда вышел фальстарт. Он распахнул окна в обеих комнатах, вытер пыль, снял старое постельное белье и постелил новое, пропылесосил пол. Через полтора часа переместился в ванную. Он стоял на коленях и отдраивал внешнюю сторону ванны, как вдруг ему в голову пришла мысль, заставившая его остановиться: он пребывал в странном благодушии, не думая ни о чем, кроме следующего этапа уборки, погрузившись в текущие заботы, освободившись от размышлений о себе и своем прошлом. Уборкой, конечно, себе на хлеб не заработаешь, как некоторые, но как форма эскапизма это был весьма действенный способ. Надо было ему этим заниматься почаще, каждый день. Хорошие упражнения. Если вдруг когда-нибудь случится очередной локдаун… Он уже собрался продолжать драить ванну, как вдруг раздался телефонный звонок. Это был Рюдигер. С марта они несколько раз общались по зуму. В этом плане Германия упорядочила бытовую жизнь в условиях эпидемии более эффективно. Но Роланд не хотел об этом и слышать. Он был рад, что в Германии все хорошо, но в душе оставался патриотом и любил думать о том, что его родина сможет справиться со всеми трудностями. В конце февраля он видел видеоклип об измотанных врачах Северной Италии, сбивавшихся с ног из-за вала ковидных больных и лечивших только тех пациентов, у кого были выше шансы выжить. Им не хватало аппаратов искусственной вентиляции легких, запасов кислорода, медицинских масок. Похоронные конторы не справлялись с потоком трупов. Не хватало гробов. Австрия закрыла границы. Но как болезнь могла не распространиться здесь, коль скоро ежедневно выполнялись десятки авиарейсов из Италии? Правительство Великобритании пребывало в смятении. Через две недели, в середине марта, тысячи людей съехались в Челтенхем на фестиваль скачек. Десятки тысяч посещали футбольные матчи. Правительство решило потянуть время еще неделю.
– Это же у нас в национальном бессознательном, – пытался объяснить он эту ситуацию одному своему немецкому другу. – Мы чувствуем, что уже расстались с вами. И мы больше не подхватываем ваших европейских болезней.
Рюдигер, не любивший пустопорожних любезностей, без всяких предисловий заявил:
– Хочу сообщить вам три новости.
– Валяйте.
– Одна хорошая, другая плохая, третья – как посмотреть.
– Начните с плохой.
– Вчера Алисе ампутировали ступню.
Роланд помолчал. Он попытался вспомнить историю, связанную с Сартром. Возможно, это была выдумка, но все же.
– Из-за курения? – спросил он.
– Genau. Distale Neuropathie [174]. Потом началась гангрена. Операция прошла успешно – так они сказали.
– Вы ее видели?
– Она еще под наркозом. Она сказала, ей стало легче, когда ногу отняли. Когда я сказал, что она курила ради своего искусства, она только рассмеялась. Так. Теперь хорошая новость. У меня на столе лежит английская корректура нового романа.
– Чудесно. И каково ваше мнение?
– Сегодня отправлю вам экземпляр.
– А что еще?
– Она хочет вас видеть. Через месяц или около того, если вы сможете. Ясное дело, вам нужно с ней повидаться. Она оплатит вам авиабилеты.
– Хорошо, – машинально ответил он. Итак, его вызывают, приказывают сесть на самолет и вдыхать чужие коронавирусы. Чтобы отогнать эти мысли, он произнес:
– Да, я прилечу.
– Я очень надеялся, что вы это скажете. Я немедленно сообщу ей.
– И я сам оплачу авиабилеты.
– Отлично.
– А Лоуренса она не хочет увидеть?
– Только вас.
Он перенес швабры, тазики и тряпки вниз, чтобы завтра продолжить уборку в доме, принял душ и вышел в сад съесть свой сэндвич. Алиса без ноги была не более чужда ему, чем Алиса – заядлая курильщица с тридцатилетним стажем. Если бы она умирала, Рюдигер бы ему сообщил. Но в возможности ее навестить он не находил ничего привлекательного. Ему даже не было любопытно. Его сбережения чуть уменьшатся. Из-за локдауна он теперь предпочитал никуда не ездить. Алису Эберхардт считали крупнейшим писателем Германии. Крупнее, чем некогда Грасс, причем ей не грозил подрыв репутации [175]. Почти равновеликая Манну. Но сильнейшим личным чувством, которое она у него вызывала, был гнев, правда давно выветрившийся, за ее отказ от сына. Его редко охватывало то чувство. В его мысленном пейзаже она занимала подобающее ей место: она была высокой горой, видимой издалека, знаменитостью, которую он знал в то время, когда она была неприметной, блестящим мастером слова, вполне возможно, даже великим. Их ничего не связывало, ему ничего не хотелось ей сказать, ничего от нее услышать. И ей необязательно было знать, что он восхищался ее прозой. Тогда зачем лететь к ней? Потому что она потеряла ногу? Ну да, из-за ее пристрастия к смехотворному зелью. Не дающего настоящего кайфа. Наркотик для бездельников, который люди курили для того, чтобы снять тягу к нему. Как уродливая Клеопатра, распалявшая голод тем, чем другие насыщались. Если Алисе захотелось поболтать с ним до того, как энтропия упростит их и расчленит на молекулы, пусть привыкнет сначала
