существом осознал Эдмунд Берз за эти в целую жизнь растянутые дни и ночи вынужденного заточения, что «одиночество — самая страшная клетка, в которую человек может себя посадить».
Берз выжил. Находясь в клетке, он не поддался другой — самой страшной для человека клетке. Несмотря на покидавшие его день ото дня силы, он не впал в отчаянье, не растворился в апатии и даже сохранил чувство юмора. Он сделал все, чтобы клетка не победила, не поработила, не отняла у пего веру. До самого последнею, предсмертного забытья он верил, «что общество не оставит его, верил людям, живущим в построенных им домах».
Вера в людей — это любовь к людям. Это сердце, рвущееся биться в одном напряженном ритме с сердцами тех, кто, подобно тебе, понимает жизнь как «привычное счастье работать» на общее благо, «счастье видеть, как твои замыслы претворяются в гармонию плоскостей и линий, видеть, как замыслы вырастают в дома».
Любовь к людям и вера, что люди тоже любят тебя, — вот что помогло, в конечном итоге, Эдмунду Берзу вырваться из клетки. Клетка не для него! Ни та, что стальная-железная. Ни та, что в себе самом — одиночка. На суде по делу Диндана он так и сказал, прося для него снижения срока: несчастный, мол, человек; в самом себе клетку носил. Услышав это, Диндан подумал, что от долгого сидения Берз «малость свихнулся».
А если бы это услышал Ригер? Тоже посчитал бы, что Берз свихнулся? Ну пет! Он бы понял, о чем идет речь…
На этом, пожалуй, можно и закончить разговор о втором романе Алберта Бэла. С тем только добавлением, что, конечно же, не затем писатель вернулся в нем к некоторым моментам первого романа, чтобы додумать, поправить какие-то свои ранние мысли, и уж, конечно, не для того, чтобы самому с собой схлестнуться в полемике. Тут вот в чем дело: Бэл принадлежит к категории писателей, которые, создавая разные книги, пишут книгу одну. Новые сюжеты, новые персонажи — а идейно-смысловых соприкосновений с тем, что было написано раньше, множество. Разрабатывается один и тот же круг тем — отсюда и идет письмо как бы кругами. Как круги по воле идут: догоняют друг друга, друг через друга переливаются, а накатившись на берег и от него оттолкнувшись, катят назад — перемешиваются с встречными, рвутся к той точке, где зародились, откуда пошли.
В «системе» тех же кругов, что ходят в «Следователе» и «Клетке», и третий роман Алберта Бэла «Голос зовущего». Вот уж, казалось бы, ничего общего! Первые два романа — о сегодняшней жизни, о людях и проблемах сегодняшних, а «Голос зовущего» — о событиях семидесятилетней давности, о людях, вся жизнь которых сводилась, по сути дела, к единой проблеме: быть или не быть революции?
Но снова человек вырван из привычной жизненной обстановки и поставлен перед собой один на один. Снова испытание клеткой. Снова тот же вопрос: что ты за человек? Снова круг тех же проблем: гражданская этика.
И снова, как и в прежних романах, кажется, что нам «грозит» детективный сюжет. Бэл интригует, маскируя своего молодого героя под старика, горбит его, надевает ему на пос очки с железной оправой. приклеивает бороду и усы. Сыскное отделение сбивается с ног — ищет революционера Карлсона, а он, в очередной раз сменив облик, ускользает от идущих по следу ищеек.
Обо всем этом мы узнаем не через действие — это герой рассказывает нам о себе, о своих отношениях с тайной полицией. И мы ждем: вот вот иссякнет рассказ и начнется действие. И уже не слушать мы будем Карлсона, а видеть, как он водит своих преследователей за нос.
Но Бэл не случайно выбрал для своего романа именно этот отрезок жизни реального человека Лутера Боба-Карлсона: на рубеже 1905–1906 годов его подстерегла неудача — опознанный предателем, он был схвачен. Детектив снова не состоялся. Потому что Бэл… и не думал его писать. Как всегда, он лишь бросил приманку, заинтриговал, а затем, так сказать, снова принялся за свое: скоренько проводив Карлсона до тюремных ворот, оставил его наедине с собой. Со своей совестью. С клеткой.
Самое трудное, самое «ненужное» Бэлу теперь позади. Теперь он в своей стихии. Итак… Ригеру грозила духовная смерть. Берзу — физическая. Карлсону… Карлсону Бэл предоставляет возможность выбрать одну из двух: ту или эту. Если Карлсон будет молчать, если не выдаст своих товарищей, его будут пытать и в конце концов замучают или, коль надоест мучить, поставят к стенке. Что надо для того, чтобы избежать пыток и сохранить жизнь? Не так уж и много: предать дело, которому себя посвятил. Но ведь это значит — пойти на духовное самоубийства! Да, это так. Однако тело твое зато уцелеет. А уцелеет тело — глядишь, и с духом своим, с совестью, как-нибудь там, может, договоришься? А?
Нет, такой вопрос Карлсон и не думает перед собой ставить. Он молод еще, ему всего двадцать три. Но, несмотря на это, он уже завоевал право открыто смотреть людям в глаза, право ощущать себя нужным для них человеком. И что же: взять и отобрать у себя это право, это великое счастье знать, что именно ты роешь могилу одряхлевшему времени? Из одной клетки попасть в другую? В пожизненную?..
А пытки становятся все мучительнее. Палачи все больше звереют, все реже отдыхают за «душеспасительными» беседами с арестантом, все чаще заводят разговоры о том, что надоело валандаться с этим «красным волком», что пора бы его прикончить. Да, клетка, в которую бросили Карлсона, имеет особые, несравнимые с прочими клетками свойства. Бэл указал своему герою лишь два пути из нее, но ведь недаром она — особая! Так, может быть, третий есть путь? Особый? Не предусмотренный Бэлом?
И вот, скоро-нескоро, но начинаешь в какой-то момент ощущать, что уже не Бэл ведет своего героя от страницы к странице, а герой— Бэла. У него есть живая — не книжная! — биография. И по этой живой биографии — он с браунингами в обеих руках вырвался из тюрьмы. Это, как говорится, исторический факт. И пройти мимо него, его не учесть Бэл не мог. Как писатель, он отдал Лутеру Карлсону много собственных мыслей. Возможно и даже наверно — Карлсон думал проще, чем одаренный литературным талантом его биограф. А может, сложней? Кто это знает?.. Но не о мыслях — чьи Бэла, чьи Карлсона — я веду разговор. Я вот что хочу сказать: фактом своей биографии — побегом
