плечах же ты меня перенесешь, Бабетта? — спросила она.
— Это не твоя забота, — ответила Бабетта.
Вечером Бабетта и Карл укутали Христину в одеяла и перенесли ее на самодельных носилках. Никто этого не видел. И вот она в Борне. В комнате тепло, Альвина затопила печь, потому что вечер холодный. Как уютно Герман обставил комнату! Здесь был даже коврик перед кроватью и зеркало.
— Ну, Христина, поправляйся скорее! — сказала Бабетта. — Мне нужно бежать к Себастьяну. Здесь вот, за дверью, живут Герман и Антон, и тебе стоит только крикнуть, если что-нибудь понадобится. Сейчас Альвина принесет тебе суп. Спокойной ночи, девочка моя!
Работы Эльзхен не боялась. Рыжий с удивлением и гордостью смотрел, как она копается на огороде или стоит у корыта, подоткнув юбки.
— Да ты работаешь за двоих, Эльзхен!
Слава богу, она здесь совсем освоилась. Особенно ей нравился лес, примыкавший к саду, и вид на озеро. Рыжий сколотил большую открытую веранду. Эльзхен сидела на ней, шила и работала, и ей уже не казалось, что дом слишком мал.
Рыжий был доволен. Дело шло хорошо, сад зазеленел и зацвел, земля была жирная, как сливки. Он построил сарай и маленький хлев, завел шесть ульев, а осенью собирался посадить сто фруктовых деревьев и закончить дом. Рыжий имел все основания быть довольным, но все же часто, задумчивый и даже мрачный, он уходил в лес и подолгу там оставался.
Иногда Эльзхен очень много рассказывала о лесопильне: как они там жили, и что говорил Рупп, и как один раз вся лесопильня чуть не сгорела. Когда речь заходила о лесопильне, Эльзхен просто не могла остановиться, и чем больше она говорила, тем молчаливее и мрачнее становился Рыжий. Он щурил глаза так странно, что они становились все меньше и меньше и наконец совсем исчезали. Ах, эта лесопильня, этот Рупп! Неужели она никогда не перестанет говорить о лесопильне и Руппе? Рыжего мучила ревность, он часто не мог уснуть по ночам, думая о подарках Руппа: отрезах, часах и золотой цепочке с крестиком. Он охотно разорвал бы отрезы в клочки, а часы и прочий хлам вышвырнул бы на помойку. А тут еще выяснилось, что за новые зубы Эльзхен заплатил тоже Рупп! Рыжий хмурился и смотрел исподлобья.
А потом этот маленький Конрад! Мальчики целыми днями носились по саду, и Рыжий прислушивался, как Эльзхен разговаривает с ними. В ее голосе нельзя было уловить ни малейшего различия — говорила ли она с Конрадом или с их маленьким Робертом. Она обращалась с обоими совершенно одинаково, а ему казалось более естественным, чтобы она выделяла маленького Роберта.
— Почему это Конрад называет тебя тоже мамой? Ведь ты ему вовсе не мать! — Рыжий не смотрел на Эльзхен.
— Опять ты со своими вопросами! Я взяла его, когда ему было два года. Он тогда стал называть меня мамой, и с тех пор так и повелось.
Гм! Рыжий пробурчал что-то в бороду. Он снова и снова заговаривал о маленьком Конраде. Его мучило то, что она иногда брала Конрада к себе в постель, так же как и собственного ребенка.
— Они оба так любят это! — говорила Эльзхен. — Один раз я беру Роберта, другой раз — Конрада, они так привыкли.
Работая, Рыжий целыми днями размышлял. Он был молчалив и угрюм. Пораскинув мозгами, он все же не мог вспомнить, что слышал когда-нибудь о существовании сестры Розы. Может быть, этой сестры никогда и не было; может быть, она вовсе и не умирала? Как ему узнать правду?
— Если Конрад — ребенок твоей сестры, то у тебя должны быть на руках бумаги?
Но у Эльзхен не было никаких бумаг. Ни метрики, ни свидетельства о крещении — ничего. Она взяла Конрада без всяких бумаг.
— В таком случае тебе нужно, очевидно, раздобыть эти бумаги!
— Когда они ему понадобятся, — раздобуду, не беспокойся! Это очень просто; я ведь знаю, где и когда он родился.
— Но я бы хотел, чтобы ты достала эти бумаги теперь же! — продолжал Рыжий сердитым тоном, и глаза его угрожающе засверкали.
Эльзхен вышла из себя.
— И не подумаю! — закричала она раздраженно. — Я ведь знаю, что у тебя на уме! Твои мысли у тебя на лбу написаны! И не подумаю — говорю тебе!
— И не подумаешь? — Рыжий снова принялся, задавать свои прежние вопросы. Почему это Руппу взбрело в голову заплатить за ее новые зубы? Почему она не приехала к нему раньше? Почему так долго оставалась у Руппа? Почему Рупп донес на него? Ну, почему?
— Я не желаю больше слышать эти постоянные расспросы! — закричала Эльзхен и в сердцах ударила кулаком по столу. — Я сыта ими по горло!
— Охотно верю! — отозвался Рыжий, побледнев. Он вышел и хлопнул дверью. В эту ночь он не вернулся. Наутро работал в саду, не говоря ни слова, вечером снова исчез. Так продолжалось несколько суток. Когда он являлся утром, на его шерстяной куртке часто видны были сухие листья. Он, должно быть, спал в лесу, этот чудак! В своей пещере! Нет, это не жизнь! Эльзхен плакала втихомолку. А она-то думала, что обретет наконец покой! Но Рыжий не мог вынести вида ее слез. Он стоял перед ней пристыженный, растерянный, в полном отчаянии, беспомощно простирая к ней руки.
— Ну, не плачь, Эльзхен! — просил он. — Я никогда больше не буду мучить тебя такими вопросами. Клянусь тебе, Эльзхен!
На несколько недель в доме воцарились тишина и согласие.
Но спустя немного ревность опять вспыхнула в Рыжем. Это был яд, отравлявший его.
С утра до вечера он исподтишка наблюдал за маленьким Конрадом и вглядывался в его лицо. Он часто бранил его, и ребенок в конце концов стал пугливым и скрытным. Вот он сидит, этот белобрысый карапуз, и насмешливо смотрит на него уголком глаза. Да это настоящий маленький злой бесенок! А ведь Рыжий знает эти водянисто-голубые глаза со светлыми ресницами, прищуренными так, что остается чуть заметная щелочка. Где это он видел их раньше? Да это Рупп! Точь-в-точь такой подстерегающий, насмешливый взгляд был у Руппа, когда тот бывал сердит и смотрел вслед батраку, которого только что отругал. Да, это Рупп смотрит на него уголком глаза!
Бледный как смерть бродил Рыжий по саду. Он был не на шутку болен от ревности. В него вселился какой-то бес. В такие мгновения кровь приливала к его голове и глаза заволакивались туманом: в нем просыпалась дикая ярость. Он готов был все разнести в щепы, пусть все
