Сусанна Николаевна, усевшись, вдруг поспешно опустила стекло в дверце кареты и крикнула Аграфене Васильевне:
- Вы будьте так добры, как-нибудь посетите нас; мы будем вам очень рады.
- Приеду! - ответила ей с некоторым лукавством Аграфена Васильевна.
- Приезжайте, приезжайте! - крикнул тоже ей вслед Егор Егорыч.
Аграфена Васильевна и на это предложение слегка усмехнулась. Я недаром еще раньше говорил, что она была женщина, несмотря на свою грубоватую простоту, тонко понимавшая жизнь, особенно дела сердечного свойства, и ясно уразумела, что Сусанна Николаевна заискивает в ней, в надежде получать от нее сведения об Углакове, а что супруг ее хоть и умный, по слухам, мужик, но ничего того не зрит, да и ништо им, старым хрычам: не женитесь на молодых! К такого рода умозаключению Аграфена Васильевна отчасти пришла по личному опыту, так как у нее тоже был муж старше ее лет на двадцать, и она хорошо знала, каково возиться с такими старыми ошметками.
Поехав с женой, Егор Егорыч сказал ей:
- Ты, мой ангел, завези меня к Углакову! Мне нужно с ним повидаться.
Сусанна Николаевна при этом вспыхнула.
- И я желала бы с тобой заехать к Углаковым, madame Углакова, может быть, вернулась из Петербурга, - проговорила она тихим голосом.
- Но ты и без того утомлена, - возразил было ей Егор Егорыч.
- Ничего!.. Ты, конечно, недолго у них пробудешь, - заметила на это Сусанна Николаевна.
- Недолго, - отвечал Егор Егорыч и велел кучеру ехать к Углаковым.
M-me Углакова не возвращалась еще из Петербурга, и Марфины застали дома одного старика, который никак было не хотел принять Егора Егорыча с его супругою, потому что был в дезабилье; но тот насильно вошел к нему вместе с Сусанной Николаевной в кабинет, и благообразный старичок рассыпался перед ними в извинениях, что они застали его в халате, хотя халат был шелковый и франтовато сшитый. Сам он только что перед тем побрился, и лицо его, посыпанное пудрой, цвело удовольствием по той причине, что накануне им было получено письмо от жены, которая уведомляла его, что их бесценный Пьер начинает окончательно поправляться и что через несколько дней, вероятно, выедет прокатиться.
- Ну, слава богу! - воскликнул Егор Егорыч, услыхав об этом.
- Слава богу! - повторила за ним набожно и Сусанна Николаевна, слегка даже перекрестившись.
- А мы к вам прямо с печальной и безобразной процессии, - забормотал Егор Егорыч, - но не об этом пока дело: виделись ли вы с нашим вельможей и говорили ли с ним по делу Тулузова?
- Виделся и говорил, конечно, - произнес невеселым тоном Углаков.
- И что же? - перебил его нетерпеливо Егор Егорыч.
- Расскажу вам все подробно, - продолжал Углаков, - сначала я не понял, в чем тут главная пружина состоит; но вижу только, что, когда я с князем заговорил об вас, он благосклонно выслушивал и даже прямо выразился, что немного знает вас и всегда уважал...
У Егора Егорыча при этом что-то вроде презрительной усмешки пробежало по губам.
- Когда же я перешел к Тулузову и начал ему передавать ваши и господина Сверстова сомнения касательно личности этого господина, князь вдруг захохотал, и захохотал, я вам говорю, гомерическим хохотом.
- А, ему это смешно! - воскликнул Егор Егорыч и, вскочив с кресел, начал быстрыми шагами ходить по комнате. - У него людей, хоть и виновных, но не преступных и не умеющих только прятать концы, ссылают на каторгу, а разбойники и убийцы настоящие пользуются почетом и возвышаются!.. Это ему даром не пройдет!.. Нет!.. Я барывался с подобными господами.
- Князь тут ни в чем не виноват, поверьте мне! - стал его убеждать Углаков. - Он человек благороднейшего сердца, но доверчив, это - правда; я потом говорил об этом же деле с управляющим его канцелярией, который родственник моей жене, и спрашивал его, откуда проистекает такая милость князя к Тулузову и за что? Тот объяснил, что князь главным образом полюбил Тулузова за ловкую хлебную операцию; а потом у него есть заступник за Тулузова, один из любимцев князя.
- Кто такой? - спросил Егор Егорыч.
Углаков при этом усмехнулся.
- Особа он пока еще неважная - член этой здешней Управы благочиния, а некогда был цирюльником князя, брил его, забавляя рассказами, за что был им определен на службу; а теперь уж коллежский асессор и скоро, говорят, будет сделан советником губернского правления... Словом, маленький Оливье нашего доброго Людовика Одиннадцатого... Этот Оливье, в присутствии нашего родственника, весьма горячо говорил князю в пользу Тулузова и обвинял вас за донос.
- Значит, князь мне меньше верит, чем этому цирюльнику? - воскликнул Егор Егорыч.
- Не то, что не верит вам, - возразил Углаков, - но полагает, что вы введены в заблуждение.
- Ну, так и черт его дери! - перебил нетерпеливо Марфин. - Я поеду в Петербург и там все разоблачу.
- И прекрасно сделаете! - одобрил его намерение Углаков. - Москва, как бы ни поднимала высоко носа, все-таки муравейник, ибо может прибыть из Петербурга какой-нибудь буйвол большой и сразу нас уничтожить.
- Следовало бы это, следовало! - горячился Егор Егорыч. - Глупый, дурацкий город! Но, к несчастию, тут вот еще что: я приехал на ваши рамена возложить новое бремя, - съездите, бога ради, к князю и убедите его помедлить высылкой на каторгу Лябьева, ибо тот подал просьбу на высочайшее имя, и просите князя не от меня, а от себя, - вы дружественно были знакомы с Лябьевым...
- Конечно, - подхватил Углаков, - князь, наверное, это сделает, он такой человек, что на всякое доброе дело сейчас пойдет; но принять какую-нибудь против кого бы ни было строгую меру совершенно не в его характере.
- Быть таким бессмысленно-добрым так же глупо, как и быть безумно-строгим! - продолжал петушиться Егор Егорыч. - Это их узкая французская гуманитэ, при которой выходит, что она изливается только на приближенных негодяев, а все честные люди чувствуют северитэ[87]... Прощайте!.. Поедем! - затараторил Егор Егорыч, обращаясь в одно и то же время к Углакову и к жене.
Сусанна Николаевна, встав, поспешно проговорила Углакову:
- Пожалуйста, кланяйтесь от меня супруге вашей и Петру Александрычу!.. Передайте ему, что я душевно рада его выздоровлению, и дай бог, чтобы он никогда не хворал больше!
- От меня то же самое передайте! - подхватил Егор Егорыч, уходя так быстро из кабинета, что Сусанна Николаевна едва успевала за ним следовать.
Ехав домой, Егор Егорыч всю дорогу был погружен в размышление и, видимо, что-то такое весьма серьезное обдумывал. С Сусанной Николаевной он не проговорил ни одного слова; зато, оставшись один в своем кабинете, сейчас стал писать к Аггею Никитичу письмо:
"Сверстов в Москве, мы оба бодрствуем; не выпускайте и Вы из Ваших рук выслеженного нами волка. Вам пишут из Москвы, чтобы Вы все дело передали в московскую полицию. Такое требование, по-моему, незаконно: Москва Вам не начальство. Не исполняйте сего требования или, по крайней мере, медлите Вашим ответом; я сегодня же в ночь скачу в Петербург; авось бог мне поможет повернуть все иначе, как помогал он мне многократно в битвах моих с разными злоумышленниками!"
Не отправляя, впрочем, письма сего, Егор Егорыч послал за Сверстовым, жившим весьма недалеко в одной гостинице. Доктор явился и, услыхав, где и как провел утро Егор Егорыч, стал слегка укорять его:
- Как же вам не совестно было меня не взять с собою?.. Мало ли что могло случиться, где помощь врача была бы необходима.
- Мы сами вчера только узнали об этом, а потом позабыли о вас... бормотал Егор Егорыч.
- Но, однако, все прошло благополучно? - спросил Сверстов.
- Пока! - отвечал Егор Егорыч. - Но теперь главное... Я написал письмо к Звереву, - прочитайте его!
Сверстов прочел письмо.
- Поэтому вы едете в Питер? - воскликнул он с вспыхнувшею в глазах радостью.
- Еду!
- А я? - спросил доктор.
- И вы со мной поедете! Это необходимо! - объяснил Егор Егорыч.
- Совершенно необходимо! - подхватил с той же радостью доктор. - А Сусанна Николаевна?
- Конечно, поедет! - произнес было сначала Егор Егорыч, но, подумав немного, проговорил: - Хотя меня тут беспокоит... Она все это время на вид такая слабая; а после сегодняшней процедуры, вероятно, будет еще слабее... Я боюсь за нее!
- Да, она и меня тревожит!.. У нее такой стал дурной цвет лица, какого она никогда не имела; потом нравственно точно как бы все прячется от всех и скрывается в самое себя!
Кровь стыла в жилах Егора Егорыча при этих словах доктора, и мысль, что неужели Сусанна Николаевна умрет прежде его, точно ядовитая жаба, шевелилась в его голове.
- Тогда что же мне делать? - произнес он почти в отчаянии, разводя руками.
Сверстов задумался и, видимо, употреблял все усилия своего разума, дабы придумать, как тут лучше поступить.
- Прежде всего, по-моему, - сказал он неторопливо, - надобно спросить Сусанну Николаевну, как она себя чувствует.
