выдумками.
Возможно, она вовсе и не была разгневана, подумал Роланд, просто говорила на сильно повышенных тонах.
– Тогда выслушай мою скромную просьбу, – сказал он. – Добавь еще одну крупицу вымысла. Пусть эта дыра, где ты жила, находится не в Клэпхеме.
– А ты не заметил, что тебя нет в моих мемуарах? Я скажу тебе, чем я занималась все эти тридцать пять лет. Не писала о тебе! Черт возьми, Роланд, да я же тебя оберегала!
– От чего?
– От правды… Господи!
Она стала трясти мягкую пачку, пытаясь вытолкнуть новую сигарету через маленькую дырочку в верхней части. Закурив, она сделала глубокую затяжку и немного успокоилась. Она давно об этом подумала. У нее был список наготове.
– От мемуаров, которые я могла бы написать. Как ты грузил меня, мои глаза, уши, рот своими надобностями. Я не только про твой богом данный дар на некий экстатический союз душ и тел в облаках. Но и про твое заботливо культивируемое представление о том, кем бы ты мог стать. И про твое утонченное ощущение неудач и жалости к себе из-за возможностей, которых-де тебя лишили. Концертирующий пианист, поэт, чемпион Уимблдона… Эти три недостижимых для тебя героя занимали слишком много места в нашем маленьком домишке. Мне там вздохнуть было негде! А потом ты придумал себе идею отцовства и, кроме как о родительском долге, говорить ни о чем другом не мог. А при этом ты жил в грязи, среди рухляди, и все вокруг было завалено твоей никому не нужной писаниной. Я не могла ни двинуться, ни подумать. Чтобы обрести свободу, я заплатила очень дорогую цену – я говорю о Лоуренсе. Ты был великолепным материалом, Роланд. На твоем примере я могла бы многое поведать миру о мужчинах. Но не стала. Я ведь никогда не забывала, что ты был единственным мужчиной, кого я любила.
Он вздрогнул при этих словах. Покуда она предъявляла ему свои обвинения, он неотрывно смотрел на лужицу, образовавшуюся на стеклянной столешнице. Спокойный тон стоил ему немалых усилий.
– Но твои сексуальные потребности тоже были слишком навязчивыми. А когда тебе возвращали рукописи, ты буквально выла…
– Роланд, перестань, перестань, перестань! – Выкрикивая эти слова, она всякий раз хлопала ладонью по подлокотнику кресла. Недокуренная сигарета выскочила из ее пальцев и упала на ковер в нескольких шагах от нее. Но она сохраняла самообладание. Она подождала, пока он встанет, поднимет сигарету с пола, вернет ей и снова сядет.
– Не будем выяснять отношения. Позволь я тебе скажу. Я в нашем доме тоже была неряхой. Я хотела, чтобы ты мне больше помогал с ребенком, а потом я обвинила тебя в том, что ты его у меня украл. Я хотела больше секса, и я его получала, хотя и делала вид, что просто утоляю твой голод. Когда мои романы отвергали, я с ума сходила, и иногда я вымещала свою злость на тебе, даже притом, что ты мне помогал редактировать и перепечатывать мои рукописи. Я прогнала сына, когда он пришел повидаться со мной. Итак. В моих романах полно глупых, привередливых, противоречивых женщин-беглянок. Мне доставалось немало тычков от феминистски настроенных критиков. Но у меня есть и глупые мужчины. Жизнь хаотична, все совершают ошибки, потому что все мы ужасные глупцы, и, заявив об этом, я нажила себе немало врагов среди молодых пуритан. Но они такие же глупцы, какими мы были в их возрасте. Однако дело в том, Роланд, что для нас с тобой это уже не имеет никакого значения, и именно поэтому я надеялась, что ты придешь. Мы еще живы, но нам уже недолго осталось. Во всяком случае, мне. Я подумала, что мы могли бы вместе пообедать, напиться и вспомнить все то хорошее, что у нас было. Скоро начнут печатать тираж окончательного варианта. Если тебе так хочется, я готова поменять Клэпхем на другое место, и возраст ребенка, и прочие детали. Это же ерунда. Все это не имеет значения.
Удивленно глядя на нее, он наконец поднял свой бокал, но не стал сразу пить. Из всего словесного потока, что она на него излила, новостью для него стало признание, что он был единственным, кого она любила. Правда это или нет, странно, что она вообще так сказала. А вот он не мог сказать ей то же самое, именно такие слова – никак. Вместо этого он предложил тост:
– Спасибо тебе. За то, чтобы мы вместе весь день ели и пили.
Ему пришлось встать и нагнуться вперед, чтобы чокнуться с ней. Когда он это сделал, она пробормотала:
– Отлично!
В этот момент вошла Мария с новой бутылкой. Наверное, Алиса вызвала ее настольным звонком.
– Ладно. А как тебе такое? – заметил Роланд. – Когда я шел по дороге к твоему дому, я вспоминал все те места, где мы занимались сексом.
Она захлопала в ладоши:
– Вот это темперамент!
И он быстро перечислил эти места в той последовательности, в какой сам их припоминал. Ну, вот и делимся общими воспоминаниями…
С каждым упоминанием нового места она веселилась все больше.
– Ты помнишь даже покрывало в цветочек? Одно слово – мужчины! – И добавила: – А помнишь, в той дубраве в дельте Дуная ты наступил на колючку и был уверен, что это скорпион?
– Только в первый момент!
– Ты подскочил вверх метра на три!
Его удивило, что она смутно помнила тот день, когда приехала к нему в Брикстон с покупками.
– Ты сказала, что еда будет «после». Именно так ты выразилась. Я чуть в обморок не упал.
Он тоже забыл кое-какие события, оставшиеся ярким пятном в ее памяти.
– Мы переночевали у твоих родителей, – сказала она. – А утром поднялись наверх, наверное, чтобы снять белье с кровати. И тут же, не сходя с места, занялись этим по-быстрому, очень тихо. Я была напряжена, потому что думала, что внизу они все слышат. Кровать скрипела. Кровати всегда скрипят, когда на них кто-то лежит.
– Они скрипят о том, что происходит.
– А ты не помнишь? Когда мы закончили, ты не мог выйти.
– Выйти из комнаты?
– Выйти из меня! У меня случился какой-то спазм. Вагинизм – так это называется. Со мной такого никогда не было – ни до, ни после. Нам обоим было больно, а твоя мать кричала снизу, что обед готов.
– Я вырвал эту страничку из гроссбуха памяти. И как я вышел?
– Мы стали петь дурацкие песенки, чтобы меня отвлечь. Почти шепотом. Одну я помню, она называлась: «Я собираюсь выбросить из головы этого мужчину».
– И год спустя ты так и сделала.
Она вдруг посерьезнела. Вторая бутылка уже почти наполовину опустела.
– Иди сюда, Роланд, сядь рядом. И послушай. Я никогда не выбрасывала тебя из головы. Никогда. Иначе ты бы сейчас здесь не сидел. Прошу, поверь мне.
– Хорошо. Принято. – Он нагнулся к ней, и они взялись за руки.
Вот так продолжался этот день. Они пообедали в саду. Они были слишком стары или слишком опытны, чтобы напиться в стельку. Потом он мог вспомнить все, о чем они говорили, и записал об этом в своем дневнике. После обеда они решили обсудить свое здоровье.
– Ты первый, – заявила она.
Он ничего не утаил. Открытоугольная глаукома, катаракта, пигментные пятна на коже под действием солнца, гипертония, грудные боли, связанные с переломом ребра, ожирение, вызывавшее риск развития диабета второго типа, артрит обоих коленных суставов, аденома простаты – в легкой форме или злокачественная, пока неизвестно. Он боялся проводить исследование.
Они уже вернулись в дом. Закатное солнце едва освещало гостиную. Она сообщила ему, что у нее рак легких и метастазы распространились повсюду. Врачи считали, что она правильно отказалась от лечения. Ей, вероятно, придется лишиться и второй ступни. Она не собиралась подвергать себя стрессу и бросать курить.
– Со мной – все, – сказала она. – Мне нужно написать короткую повесть, после чего я сяду и буду ждать конца.
По ее настоянию они прекратили разговоры о болезнях. И стали говорить о родителях, как делали это много лет назад. Они как бы подводили итоги, когда им нечего было сообщить нового друг другу, помимо рассказов об их дряхлении и смерти. Они не стали обсуждать мемуары Алисы и ее размолвку с Джейн. Они
