— A въ «Розовомъ Медведѣ» все еще живетъ?
- Живетъ. За послѣдніе полмѣсяца не заплатилъ. Портье жаловался мнѣ. Напомнить, говоритъ неудобно, a хозяинъ ругается.
— Положеньице! A кайзеръ такъ и молчитъ?
- Не молчитъ, положимъ, да что толку… Вотъ, говоритъ, выпущу военный заемъ — тогда и отдамъ. Что жъ военный заемъ, военный заемъ. Военный заемъ еще продать нужно.
- Некрасиво, некрасиво. Лучше бы, чѣмъ сигары раскуривать — за номеръ заплатилъ.
— A вы думаете, онъ свои куритъ? У него теперь такая манера завелась: высмотритъ кого поприличнѣе и сейчасъ съ разговорчикомъ: «Далеко изволите ѣхать?» — До Пупхенъ-штрассе, ваше величество". "А, это хорошо. Кстати: нѣтъ ли y васъ сигарки. Представьте, свои дома забылъ". Жалко, конечно, — даютъ. Но, однако — сегодня забылъ, завтра забылъ — но нельзя же каждый день! Мы тоже не милліонеры.
- И не говорите!.. Съ займомъ тоже: подписался только онъ самъ на полмилліарда, да дѣти по сту тысячъ. Больше никто. Однако, подписаться подписались, a взноса ни одного еще не сдѣлали. Сухіе орѣхи. Даже задатку не дали.
* * *
Черезъ два мѣсяца, въ общественной столовой:
- Послушайте, вы тамъ! Бросьте ѣсть свою гороховую сосиску. Кайзеръ пришелъ. Спрячьте ее.
— A что, развѣ неудобно при немъ ѣсть?
— Не то. A увидитъ еще да попросить кусочекъ — вамъ же хуже будетъ.
— И Боже жъ ты мой! Кайзеръ, кажется, какъ кайзеръ, a совсѣмъ не по кайзериному поступаетъ.
- Довоевались.
Это былъ обыкновенный замухрышка начальникъ станціи. Ничего въ немъ не было замѣчательнаго: ни звѣзда во лбу не горѣла, ни генеральскимъ чиномъ не былъ онъ отличенъ, ни талантами, ни умомъ не блисталъ.
И однако же, когда я пришелъ къ нему и сказалъ: "Прошу пропустить мои вагоны черезъ вашу станцію — онъ отвѣтилъ:
- Не пропущу.
- То есть, почему это не пропустите?
- Не пропущу.
— Однако, по закону вы должны пропустить!
- Не пропущу.
- A что нужно сдѣлать, чтобы вагонъ былъ пропущенъ?
— Смазать.
- Васъ или вагонъ?
— Меня.
"Эхъ, смазалъ бы я тебя, — сладострастно подумалъ я. — Такъ бы я тебя смазалъ, что ужъ никогда больше не скрипѣлъ бы ты y меня надъ ухомъ". Вслухъ я удивился:
- Какъ же это васъ можно смазать? Чѣмъ? Не понимаю.
— Золя читали?
— Даже въ подлинникѣ.
— A я въ переводѣ. Романъ y него есть одинъ "Деньги".
- Знаю. Такъ-то жъ романъ.
- Хорошо… Пусть то будетъ романъ, a то, что вашъ вагонъ будетъ стоять здѣсь до второго пришествія — это печальная дѣйствительность.
— Значить, вы хотите получить съ меня взятку?
- Нѣтъ, я хочу получить отъ васъ благодарность.
- Ну, хотите я васъ поцѣлую, если пропустите вагонъ.
— Мнѣ съ вашего поцѣлуя не шубу шить…
— A вы хотите, значитъ, получить такое, съ чего шубу можно сшить?
— И шапку.
- Не дамъ.
- Не надо. Я сейчасъ прикажу отцѣпить вагоны.
— A я донесу на васъ.
- Доносите.
- Васъ арестуютъ.
— Можетъ быть.
— Посадятъ въ тюрьму, будутъ судить.
- Чепуха! Ничего подобнаго.
— Ахъ, такъ? Хорошо же.
Я пошелъ и донесъ, кому слѣдуетъ, что начальникъ станціи Подлюкинъ вымогаетъ отъ меня взятку.
- Вы жалуетесь на Подлюкина?
- Да. Знаете, онъ хотѣлъ получить съ меня «благодарность» за пропускъ вагона.
— A вы что же?
- Я ему говорю: "Вы, значитъ, хотите получить взятку?"
- Такъ и спросили? A вы знаете, что это оскорбленіе должностного лица при исполненіи служебныхъ обязанностей?
- Да какое же это исполненіе обязанностей, если онъ хотѣлъ содрать съ меня взятку?!
- Это и есть исполненіе его обя… Гм!.. Впрочемъ, что я говорю… Знаете, что? Плюньте на это дѣло.
— Не хочу! Подать судъ Подлюкина!
- Трудновато. Вы знаете, что онъ въ хорошихъ отношеніяхъ съ Мартыномъ Потапычемъ?..
- Хоть с Чортъ Иванычемъ!
- Экое каверзное дѣло… Тогда вотъ что: мы его арестуемъ, но только, ради Бога, не подпускайте его послѣ ареста къ телеграфу.
— Почему?!!
— Телеграмму дастъ.
— Кому?
- Мартынъ Потапычу.
— A тотъ что же?
- Освободитъ.
- Въ такомъ случаѣ я самъ буду присутствовать при арестѣ…
* * *
Такъ оно и было:
- Вы начальникъ станціи Подлюкинъ?
- Я Подлюкинъ.
- Мы васъ должны арестовать по обвиненію въ вымогательствѣ.
— Хоть въ убійствѣ. Только дайте мнѣ возможность къ телеграфному окошечку подойти.
- Нельзя!
Первый разъ въ жизни поблѣднѣлъ Подлюкинъ.
— Какъ нельзя? Я же не убѣгу! Только напишу телеграмму и при васъ же подамъ…
- Нельзя.
— Ну, я напишу, a вы сами подайте…
— Не можемъ.
- Въ такомъ случаѣ… вонъ тамъ стоитъ какой-то человѣкъ. Позвольте мнѣ ему сказать два слова.
- Это можно.
Подлюкинъ пріободрился.
- Послушайте, господинъ… Вы чѣмъ занимаетесь?
- Я проводникъ въ спальномъ вагонѣ.
— Хотите быть начальникомъ движенія?
— Хочу.
- Такъ вотъ что: вы знаете Мартынъ Потапыча?
- Господи… Помилуйте…
— Прекрасно. Такъ пойдите и сейчасъ же дайте ему телегра…
Мы заткнули ему ротъ носовымъ платкомъ и повели къ выходу.
* * *
- Я ѣсть хочу, — заявилъ Подлюкинъ.
— Пожалуйста. Эй, буфетчикъ! Дайте этому господину покушать…
- Что прикажете?
Подлюкинъ бросилъ на насъ косой взглядъ и сказалъ:
— Такъ на словахъ трудно выбрать кушанье… Дайте я на бумажкѣ напишу.
— Сдѣлайте одолженіе.
Я поглядѣлъ черезъ плечо Подлюкина и замѣтилъ, что меню было странное: на первое — "Мартыну Потапычу", на второе "Выручайте, несправедливо арестованъ, освобод…"
— Э, — сказалъ я, вырывая бумажку. — Этого въ буфетѣ нѣтъ. Выберите что-нибудь другое…
Онъ заскрежеталъ зубами и сказалъ:
— Вамъ же потомъ хуже будетъ.
Его повели.
Какой-то вѣсовщикъ пробѣгалъ мимо и, увидѣвъ нашу процессію, съ любопытствомъ пріостановился.
Подлюкинъ подмигнулъ ему и крикнулъ скороговоркой:
- Я арестованъ! Тысячу рублей, если сообщите объ этомъ Мар…рр…
Мы заткнули ему ротъ.
- Кому онъ говорить сообщить? — съ истерическимъ любопытствомъ впился въ насъ вѣсовщикъ. — Какой это Map…?
— Не какой, a какая, — твердо сказалъ я. — Map — это Маргарита, шведка тутъ одна, съ которой онъ путался.
До арестантскаго вагона вели его съ закрытымъ ртомъ. Онъ краснорѣчиво мигалъ глазами встрѣчавшейся публикѣ, дергалъ ногой, но все это было не особенно вразумительно.
Посадили.
- Ф-фу! Наконецъ-то можно отдохнуть.
- Чортъ знаетъ, какой тряпкой вы мнѣ затыкали ротъ. Навѣрное, ротъ полонъ грязи, — проворчалъ Подлюкинъ. — Пойду въ уборную, выполоскаю ротъ.
— Только имѣйте въ виду, что мы будемъ сторожить y дверей.
— Сколько угодно!
Онъ криво усмѣхнулся и побрелъ въ уборную.
Мы стали на стражѣ y дверей. Сначала былъ слышенъ только обычный грохотъ колесъ — потомъ рѣзкій звонъ разбитаго стекла.
- Выскочилъ! — кричалъ одинъ.
- Ничего подобнаго! Онъ просто выбросилъ изъ разбитаго окна какую-то бумажку, a пастухъ, сидѣвшій на насыпи, схватилъ ее и убѣжалъ.
- Сорвалось!
- Я говорилъ, что глазъ нельзя было спускать…
— Можетъ, бумажка не дойдетъ.
- Какъ-же, надѣйтесь. Нѣтъ, теперь ужъ не стоить и сторожить… Эй, господинъ Подлюкинъ… На ближайшей станціи можете и выходить. Ваша взяла.
- Ага… То-то и оно.
И въ порывѣ великодушія добавилъ сіяющій Подлюкинъ:
— Я васъ прощаю.
* * *
P. S. Я нахожу этотъ фельетонъ совершенно цензурнымъ. Если цензура его пропустить, то я надѣюсь, Мартынъ Потапычъ не подниметъ крика по этому поводу…
Если же цензура не пропуститъ фельетона, найдя въ немъ разглашеніе не подлежащихъ оглашенію тайнъ, я промолчу. Во всякомъ случаѣ жаловаться къ Мартынъ Потапычу не побѣгу…
МЫШЕЛОВКИ
(О русскихъ курортахъ и тому подобной гадости)
Поѣздъ подходить къ курортной станціи…
Нѣсколько лѣнивыхъ туземцевъ, снабженныхъ грязными щупальцами для переноски тяжестей и называемыхъ поэтому носильщиками, врываются съ алчнымъ видомъ въ вагоны и приступаютъ къ раскопкамъ съ цѣлью извлеченія изъ-подъ чемодановъ и узловъ драгоцѣннаго человѣческаго матеріала.
Извлеченное изъ-подъ обломковъ и вытащенное на перронъ человѣческое тѣло сразу становится "курортнымъ больнымъ".
Существо это — жалкое, забитое, отъ всѣхъ униженное и оплеванное…
* * *
- Вамъ что — номеръ?
— Да, мнѣ бы номерокъ… недорогой.
