На расчищенной от снега площадке под елками устроили импровизированную танцплощадку. Перенесли на лавочку магнитофон, скинули плащи и куртки и, разгоряченные, возбужденные, принялись топтаться под "Модерн Токинг". Длинноногая девица, замыв пятно, вернулась в стаю и с азартом принялась дергать попой, обтянутой апельсиновой мини-юбкой. Она то и дело сбивалась с ритма и сталкивалась с танцующими: только теперь стало заметно, что девица пьяна.
За столом осталась одна Тася. Полуприкрыв глаза и подперев щеку ладонью, она грезила о своем. На губах блуждала рассеянная полуулыбка, губы чуть-чуть шевелились: душа призывала на помощь исцеляющие ритмы стиха...
- Дитер Бо-о-олен! - вопила захлебывающаяся от смеха девица, вихляясь возле смуглого крепыша с толстой золотой цепью на бычьей шее, сидевшего за столом по правую руку от "Дона Корлеоне". Тот, полуприкрыв глаза, похотливо улыбался, глядя на её вихляющиеся бедра, и курил сигарету, от которой исходил сладковатый приторный аромат.
- Дитер... ха-ха-ха! Болен! Он всегда БОЛЕН! Он всегда... - повторяла девица как заведенная и, споткнувшись, рухнула на руки подхватившего её крепыша.
- Эй, вы слышите? Он БОЛЕН! Эй! - она обвела всех стеклянным блуждающим взором. - Эй! Почему там кто-то сидит за столом? Тан-цуют ВСЕ! и взмахнула руками перед лицом крепыша. - Гурам! Все... чтобы... танцевали, слышишь? Пусть эта... танцует. Давай ее... - девица икнула, закрыла лицо руками и, зашатавшись, отступила к скамейке, на которой стоял орущий магнитофон.
Упав на нее, девица откинулась на спинку скамьи и, дергая в такт ногами, повернула ручку громкости до отказа. В этом грохоте теперь невозможно было расслышать ни слова.
Крепыш, которого эта взбесившаяся кобылица называла Гурамом, вопросительно глянул на "Дона Корлеоне". Тот, еле заметно усмехнувшись, кивнул. Дескать, пускай девочка веселится!
Гурам вернулся к столу и, склонившись над Тасей, что-то сказал ей и тронул за руку, увлекая за собой. Та резко вскинула голову, выдернула руку и вскочила, что-то гневно бросив навязчивому партнеру по танцам. Тот продолжал настаивать, уже не в шутку ухватив её за руку. Тася замахнулась, как видно, решившись влепить пощечину, но её взлетевшую руку кто-то неожиданно перехватил. Это был Вано, вынырнувший как из-под земли. Мягко улыбаясь, он что-то сказал, выпустил её руку и, не глядя, через плечо бросил Гураму два коротких слова на родном языке. Тот мгновенно ретировался и, выйдя за ворота, скрылся в салоне одной из машин.
Надо сказать, что этой сцены Эля не видела. Ее вниманием целиком завладел Мишка, ошивавшийся возле мангала. Парень расковыривал палкой уголья и улыбался самой гнусной улыбкой. Он явно что-то затеял, решив отыграться за свое недавнее унижение. Эля, конечно, и внимания бы на него не обратила, если бы возле Мишки не стоял Сенечка. Минут пять назад братишка спустился по ступеням крыльца, привлеченный громкой музыкой, доносящейся из сада. Широкая доска на потемнелых старых канатах чуть раскачивалась под ветерком. Она словно бы приглашала присесть и покататься... Едва Сенечка появился на ступенях веранды, Мишка указательным пальцем поманил малыша и, взявши за руку, повел к качелям. И этот его манящий жест вкупе с хитрой улыбочкой насторожил Элю. Она уже накинула куртку, чтобы вернуть брата, как все её внимание поглотили дивные звенящие звуки. Рев магнитофона внезапно прервался: его кто-то выключил. И в наступившей тишине средь снежной белизны, бликов огня и танцующих огненных искр, поднимавшихся к небу, запела гитара.
Эля сбежала по ступенькам в сад, в котором стало уже заметно темнеть, и увидела завораживающую картину: под густыми лапами ели стоял Вано, любовно прижимая к себе гитару, его тонкие нервные пальцы быстро перебирали струны. Что-то томящее, горестно-сладкое пела гитара, притихшие гости образовали круг возле танцплощадки, а в кругу... в кругу танцевала мама!
Подол её длинной юбки взлетал и опадал долу, откинутый легкой ногой, стан клонился и выгибался, гибкий, упругий... Вдохновенное лицо сияло улыбкой, а глаза... о, они были ночи темней! И лучились они отблесками огня, который загадочней всех огней... горячий, неукротимый огонь сверкающих женских глаз!
Она танцевала так хорошо, такой зачаровывающей силой полнились все движения, переходящие от плавного наговора к резким, исполненным дерзости поворотам и внезапным как смерть остановкам. Она ворожила в этом танце, пела без слов и, бросая вызов, словно призывала на свою бесшабашную голову гром небесный!
Никто не мог оторваться от этого зрелища. Никто не видел, как из машины, сжимая в руке сотовый телефон, выскочил побелевший Гурам и, почему-то пригибаясь, побежал к своему боссу. И "Дон Корлеоне", услыхав Гурамову весть, как-то весь вытянулся, дернул шеей, уголком рта, отдал несколько коротких распоряжений и обвел мрачным подозрительным взглядом всех собравшихся на притихшем участке. На участке, где царила гитара и колдовала, танцуя, женщина с разгоревшимся вдохновенным лицом...
И никто не заметил как маленький мальчик сел на качели, а другой, тот, что постарше, принялся эти качели раскачивать. Он с торжеством глядел на летящего вниз и вверх малыша, раскачивая все сильней... И только Эля, которая без отрыва глядела на маму, почувствовала вдруг чье-то злое присутствие. Точно её кто толкнул! Она зажмурилась и какое-то время боялась раскрыть глаза, потому что знала - волк здесь. Он совсем близко. И он сейчас кинется... вот сейчас! Она вдруг резко обернулась и увидела, что качели, на которых едва удерживается её братик, взлетают уж чуть ли не выше ели, что веревка трещит... И вот-вот...
В этот миг из-за ели прыгнуло что-то большое, мощное - наперерез взлетавшему к небу Сене... Эля видела только горящие злобой глаза и оскал жуткий оскал волчьей пасти. Клыки чиркнули по канату, тот оборвался и полет малыша продолжился... только его больше не поддерживала доска. Он летел над поляной, и Эля видела его округлившиеся от страха глазенки и разинутый рот. Сдирая кожу, он упал прямо в ель, послышался хруст ломаемых веток и крик дикий крик этот все услыхали и звон гитары вмиг оборвался.
В мгновение ока Тася была возле ели. Вано в три прыжка оказался возле неё и, опередив, рывком достал из изломанных, спутанных веток ребенка. Он осторожно положил Сеню на скамейку, тот задыхался от боли и крика. Все личико у него было расцарапано, правая ручка сломана, и из разорванной курточки, окровавленная, выпирала лучевая кость.
Тася закричала, подхватила сына на руки и заметалась, не зная, что делать... Вано уже бежал к воротам, крикнув ей на ходу, чтобы она быстрей несла Сеню к машине. Через пол-минуты он уже заводил мотор, Тася осторожно укладывала рыдавшего малыша на заднее сиденье, а Эля...
Дикой кошкой метнулась она к своему врагу и, повалив на землю, стала рвать зубами подлую руку, которая раскачивала качели. Она знала, не задумай зло этот маленький гаденыш Мишка, волк бы не появился. Он хотел, чтобы малыш свалился, хотел! - Эля ни секунды в этом не сомневалась, ведь помнила, какое выражение было на его кривившемся от злости лице... Волк подстерегал их, он только ждал своего часа - ждал, когда чья-то ненависть откроет ему дорогу... невидимую дверцу из его мира в наш мир. И волк появился. Ему приоткрыли дверь.
И Эля терзала того, кто помог совершиться злу. Она оказалась намного сильней мальчишки, хотя он был крупнее её. К ним бежали. Но ярость её была столь велика, что Ермилов не сразу решился подступиться к этой вцепившейся в сына дикарке. Она брыкалась и лягалась ногами, обутыми в крепкие полусапожки на каблуке, и каблук этот не раз и не два отпечатался на теле отца, прежде чем он смог оторвать её от своего мерзавца сына!
Глава 8
ПРОВАЛ
Теплое золотое свечение стало меркнуть и Эля открыла глаза. Белый свет ослепил её - чужой, неживой... Она вздрогнула и зажмурилась. Убаюкивающее свечение, которое окутывало её всю, куда-то исчезло.
Она заставила себя снова открыть глаза. Белые стены, пол, потолок. Никелированная спинка кровати. Какие-то непонятные приборы, провода. Дергающиеся зеленые зигзагообразные линии на темном экране. Правая рука откинута, выпростана из-под одеяла. В ней - игла. От иглы тянется тоненькая прозрачная трубочка - к высокой стойке со штативом, на котором закреплена перевернутая вниз головой бутылочка.
Тихо. Никого... Или есть кто-то? Неужели она? Эля чуть приоткрыла губы и беззвучно позвала её.
- Где Ты? Не уходи...
Она всегда окликала её "на ты". Всегда... Окликала в своем золотистом небытии, которое согревало её, успокаивая, вливая силы... Это небытие было таким ласковым, таким уютным! Ей не хотелось возвращаться. Хотелось одного: чтобы вновь являлись из прозрачного золотистого марева полные света и цвета картины. Чтобы снова и снова её навещала та, безымянная, не назвавшая своего имени. Эля боялась окликнуть её НЕ ТАК. Она знала - ошибка не то, что обидит её и не то, что спугнет... просто что-то собьется. И она не появится снова. Ведь в имени скрыта сущность - то, что делает красное красным, душу - душой и отличает одну от другой в её неповторимой сути. Непознаваемой здесь, на земле, в юдоли печали. Да, теперь Эля знала это.
