крейзи!
Рафаэль, не останавливая машины, достал из кармана синий фломастер. Приставил его к своей выпуклой груди, обтянутой нейлоновым джемпером. Быстро нарисовал огромных размеров сердце. И сразу полез целоваться.
Теперь он развернулся к Мусе целиком. Руль поворачивал (как утверждает Муся) своим не очень тощим задом...
Приглашать его домой Маруся не хотела. Она стеснялась пустой квартиры.
Левушка спал в продавленном дерматиновом кресле. Сама Маруся — на погнутой раскладушке. Все это мы когда-то притащили с улицы.
В холодильнике лежали голубоватые куриные ноги. И все. Какие уж тут могут быть гости?!
Затем произошло следующее. Рафаэль откинул багажник. Извлек оттуда свернутый колесом матрас в полиэтиленовом чехле. За ним — бутылку рома, связку пепси-колы, четыре апельсина и галеты.
Матрас был совершенно новый, в упаковке.
К этому времени Маруся перестала удивляться. Она спросила:
— Как тебя зовут? Вот из ер нейм?
В ответ прозвучало:
— Рафаэль Хосе Белинда Чикориллио Гонзалес.
— Коротко и ясно, — сказала Маруся, — буду звать тебя Рафа.
— Рафа, — подтвердил латиноамериканец.
Затем добавил:
— Мусья!
Еду и выпивку он быстро рассовал по карманам. Левушку тащил на плече. Матрас (я лично верю этому!) катился сам.
К тому же свободной рукой латиноамериканец поглаживал Мусю. При этом курил и галантно распахивал двери.
Вдруг Маруся уловила странное потрескивание. Прислушалась. Как выяснилось, это штаны латиноамериканца трещали от напора буйной плоти.
Следует отметить еще и такую подробность. Когда они выходили из лифта, мальчик неожиданно проснулся. Он посмотрел на Рафаэля безумными, как у месячного щенка, глазами и спросил:
— Ты кто? Мой папа?
И что, вы думаете, ответил латиноамериканец? Латиноамериканец ответил:
— Вай нот?
Я сел в автомобиль. Проехал три квартала. Вспомнил, что Маруся просила купить сигареты. Развернулся.
Наконец затормозил около ее подъезда. Может, думаю, гаечный ключ захватить на всякий случай? В качестве орудия самозащиты? Что, если Рафаэль полезет драться?..
Я не трус. Но мы в чужой стране. Языка практически не знаем. В законах ориентируемся слабо. К оружию не привыкли. А тут у каждого второго — пистолет. Если не бомба...
При этом латиноамериканцы, говорят, еще страшнее негров. Те хоть рабами были двести лет, что отразилось соответственно на их ментальности. А эти? Все как один здоровые, нахальные и агрессивные...
Драки, конечно, и в Ленинграде бывали. Но обходилось все это без роковых последствий.
Сидели мы, помню, в одной компании. Прозаик Стукалин напился и говорит литературоведу Зайцеву:
— Я сейчас тебе морду набью.
А тот ему отвечает:
— Ни в коем случае, потому что я — толстовец. Я отрицаю всякое насилие. Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.
Стукалин подумал и говорит:
— Ну и хрен с тобой!..
Мы успокоились. Решили, что драка не состоится. Вышли на балкон.
Вдруг слышим грохот. Бежим обратно в комнату. Видим, Стукалин лежит на полу. А толстовец Зайцев бьет его по физиономии своими огромными кулаками...
Но дома все это происходило как-то безболезненно. А здесь?..
Ну, ладно, думаю, пора идти. Звоню.
Дверь открывает Муся Татарович. Действительно синяк под глазом. К тому же нижняя губа разбита и поцарапан лоб.
— Не смотри, — говорит.
— Я не смотрю. А где он?
— Рафка? Убежал куда-то в расстроенных чувствах.
— Может, — спрашиваю, — в госпиталь тебя отвезти?
— Не стоит. Я все это косметикой замажу.
— Тогда звони в полицию.
— Зачем? Подумаешь, событие — испанец дал кому-то в глаз. Вот если бы он меня зарезал или пристрелил.
— Тогда, — говорю, — можно уже и не звонить.
— Бессмысленно, — повторила Муся.
— Может, посадят его суток на двенадцать? Ради профилактики?
— За что? За драку? В этом сумасшедшем городе Нью-Йорке?! Да здесь в тюрьму попасть куда сложнее, чем на Марс или Юпитер! Для этого здесь надо минимум сто человек угробить. Причем желательно из высшего начальства. Здесь очередь в тюрягу, я думаю, примерно лет на сорок. А ты говоришь — посадят... Главное, не беспокойся. Я все это сейчас подретуширую...
Я огляделся. Марусино жилище уже не казалось таким пустым и заброшенным. В углу я заметил стереоустановку. По бокам от нее стояли два вельветовых кресла. Напротив — диван. У стены — трехколесный велосипед. Занавески на окнах...
Я сказал Марусе:
— Дверь запри как следует.
— Бесполезно. У него есть ключ.
Еще, думаю, не легче...
— Он тебе хоть помогает материально?
— Более или менее. Он вообще-то добрый. Всякое барахло покупает. Особенно для Левки. Испанцы, видно, к маленьким неравнодушны.
— И еще — к блондинкам.
— Уж это точно! Рафа в этом смысле — настоящий пионер!
— Не понял?
— Вроде Павлика Морозова. Всегда готов! Одна мечта: поддать — и в койку! Я иногда думаю, не худо бы его к турбине присоединить! Чтобы энергия такая зря не пропадала... А в смысле денег он не жадный. Кино, театры, рестораны — это запросто. Однако на хозяйство сотню дать — жалеет. Или, скорее всего, не догадывается. А мне ведь надо за квартиру платить...
Маруся переоделась, заслонившись кухонной дверью.
— Хочешь кофе?
— Нет, спасибо... Чем он вообще занимается? — спрашиваю.
— Понятия не имею.
— Ну а все-таки?
— Что-то продает. А может, что-то покупает. Вроде бы учился где-то месяц или два... Короче, не Спиноза. Спрашивает, например, меня: «Откуда ты приехала?» — «Из Ленинграда». — «А, говорит, знаю, это в Польше...» Как-то раз вижу, газету читает. Я даже удивилась — грамотный, и на том спасибо...
Маруся налила себе кофе и продолжала:
— Их здесь целый клан: мамаша, братья, сестры. И все более-менее солидные люди, кроме Рафы. У его маман четыре дома в Бруклине. У одного брата — кар-сервис. У другого — прачечная. А Рафка, в общем-то, не деловой. И деньги его мало беспокоят. Ему лишь бы штаны пореже надевать...
— Ну, хорошо, — говорю, — а все-таки что будет дальше?
— В смысле?
— Каковы перспективы на будущее? Он хочет на тебе жениться?
— Я тебе уже сказала, чего он хочет. Больше ничего. Все остальное — так, издержки производства.
— Значит, никаких гарантий?
— Какие могут быть гарантии? И что тут говорить о будущем? Это в Союзе только и разговоров что о будущем. А здесь — живешь, и ладно...
— Надо же о Левушке подумать.
— Надо. И о себе подумать надо. А замуж
