гения — это какой-то скульптор зажигает большой огонь; / Следите за его усилиями: он планирует каждый нерв / Смотрите как он вставляет в строки исконные силы / Достаточными мыслями, идущими благодаря работе рук».)
Лиза подумала, что произошла замена раненых. На поле сражения царит страшная сумятица, и русские санитары подобрали образованных немецких солдат. Нужно дождаться, пока они придут в себя, но один за другим раненые, говорившие по-немецки, умирали. Одни — через день, другие — через два, после неутомимого декламирования немецких стихотворений или произнесения одних только бессвязных немецких слов. Некоторые из них все-таки вышли из комы, и когда она спросила у них, кто они, то услышала, что перед ней действительно безграмотные крестьяне и полуграмотные ремесленники. Лиза спрашивала, учили ли они когда-нибудь немецкий язык, но они не могли ответить на ее вопрос и все время повторяли, как ненавидят немцев…
Так проходило время, но прооперированные Сергеем раненые недолго говорили по-немецки. Это происходило лишь в течение нескольких дней после Церского сражения в далекой Сербии, в то время как под скальпелем патологоанатома Мехмеда Грахо умирали и студенты, и поэты, чьи души при помощи бессознательной трансверсии невидимыми ладьями мертвых перемещались на восток, в расколотые головы русских поденщиков. В конце августа 1914 года, после сражений под Шталлупёненом и Гумбинненом, доктору Сергею уже не удавалось спасать столько раненых. Те герои, которых ему удалось вернуть к жизни и передать на попечение Лизе, больше не говорили ни на русском, ни на немецком, но стонали на языке известном и общем для всех солдат израненной Европы.
На одном и том же языке стонут, на одном и том же языке умирают — и на востоке, и на западе. В области Лорены и Эльзаса, на Западном фронте многие французские юноши с радостью приняли участие в приграничном сражении, уверенные в том, что одна пуля, один выкрик и одна перебежка решают все. В бой спешили деятели искусств, «отказывающиеся в эти дни от алкоголя, чтобы как можно лучше подготовиться к войне», и официанты, что прежде их обслуживали. Они думали, несколько неосторожно, что потребуется совсем немного времени, чтобы все закончилось, и жалели, что в этот момент за ними не наблюдают возлюбленные, провожавшие их в Париже незабываемыми выкриками и украшавшие стволы винтовок цветами, которые теперь, в засушенном виде, каждый носил на груди.
Но все было иначе, чем они себе представляли. В пограничных сражениях на северо-западе Франции по причине легкомыслия младшего и высшего командного состава в последние дни августа 1914 года погиб цвет французской молодежи и офицеров. Смерть вылавливала своей сетью крупную рыбу, и не удовлетворялась даже тогда, когда ее улов был настолько тяжел, что ей с трудом удавалось уползти с поля боя. Для молодого офицера Жермена Деспарбеса Великая война началась тогда, когда он после больших потерь в Эльзасе и Лорене написал письмо высшему командованию.
«Я думаю, что работа Красного Креста является на самом деле позорной, — говорилось в письме, — возле города Леонвиль я пришел в себя среди мертвых солдат и провел среди них целых три дня. „Ничего страшного“, скажете вы, но я хочу вам описать эти три страшных дня до того момента, как меня наконец нашла команда Красного Креста. Эти строки я направляю вам в глубочайшей уверенности, что скоро сойду с ума, поэтому надо писать как можно скорее, мой почерк становится неразборчивым даже для меня самого.
Я пришел в себя на рассвете, в каком-то лесочке возле дороги. Вначале я почти не мог пошевелиться и напряженно ощупывал правой рукой вначале левую руку, потом ноги. Понял, что взрыв гранаты меня не зацепил. Провел руками по животу и плечам, лизнул большой и указательный пальцы. По вкусу пыли я понял, что на мундире нет крови: вероятно, меня не задела ни одна немецкая пуля. О, как я обрадовался в этот момент, а не следовало. До второй половины дня я лежал на чем-то мягком, только местами твердом и выпуклом, и мне казалось, что это холмики и трава. Я не мог ни резко шевельнуться, ни полностью поднять руки, ни понять, что это не холмики и не трава, а тела моих товарищей.
Где я и на чем лежу, я пойму только на следующий, второй день, проведенный с мертвецами. В то утро я поднялся окрепшим и почти здоровым (кажется, это был последний день августа) и увидел — мой Бог! — это побоище. Мертвые были везде, куда мог достичь мой взгляд. Повсюду они лежали один на другом и так переплетались между собой, что были подобны какому-то новому человеческому гумусу, из которого должны прорости новые ростки войны. Некоторые солдаты не лежали, а сидели с открытыми глазами, и мне казалось, что они еще живы. Подбежал к одному, потом к другому в надежде, что мне ответят, но она оказалась напрасной. Некоторых из них смерть настигла так быстро, что жизнь не успела упорхнуть из их глаз, и они сидели, а другие — что почти невероятно — стояли, прислонившись к павшей лошади или дереву. Двое друзей, обнявшись, встретили смерть на земляничной поляне. На их лицах кровь смешалась с соком ягод, которые они, вероятно, ели перед смертью, собрав последние силы…
Я начал кричать, звать на помощь, но и в этот день никто из Красного Креста не появился. Как мученика, злой демиург осудил меня на жизнь. Я хотел убежать оттуда, но вокруг было необозримое скопище мертвецов, и мне казалось, что даже если бежать под солнцем целый день, то не увидишь ничего, кроме новых груд мертвых тел. Поэтому я остался там, где очнулся. Подумал, что будет еще меньше шансов получить помощь, если я стану бродить. Было ли решение остаться на прежнем месте правильным, я не знаю.
В этот второй день, проведенный среди мертвых, я определил тот участок земли, где мог ими заняться. Я распутал тела товарищей и, насколько смог, очистил их раны. Помог им сесть или прилечь в пристойной позе, словно в каком-то театре. Думаю, рассадил так целую сотню. А может быть, и больше. Под вечер мне захотелось собрать сведения о них, и я забрал у каждого военный билет, это были: Жак Тали, студент, Мишель Мориак, интендант, Збигнев Зборовски, солдат Иностранного легиона… Может быть, я все еще был человеком довоенного времени, пока не познакомился с ними и не посмотрел им в лицо. В этот момент они для меня перестали быть неизвестными солдатами.
Я представил себе, что бы они делали, если
