силе песчаного картофельного поля. Дросте взглянул на картошку, в которой копался по рассеянности. Как обычно, в леднике не было фруктов.
Наконец в столовой нашлось несколько бананов, и Эвелина, казалось, даже гордилась этим. Дросте с недовольным видом начал сдирать кожицу с одного из них. Они хорошо пахли, но их безвкусная мякоть всегда разочаровывала после первого же куска. Дросте прошел в так называемую гостиную, которая в действительности была его кабинетом. Он не то чтобы хотел держать Эвелину на расстоянии от этой комнаты, но Эвелина принадлежала к числу тех женщин, вся частная жизнь которых вращается вокруг их кроватей. Книги, журналы письма, шоколад, штопка, домашние счета, которые тщательно проверял Дросте, всегда находя в них ошибки – недостающие суммы обычно записывались в них в неопределенной графе «разные расходы» – все это и еще сто одна вещь валялось у Эвелины на кровати, превращая ее в род домашнего музея. Дросте не мог найти книгу, которая была ему нужна, и бесцельно двинувшись дальше, он сообразил наконец, что ему было нужно – хороший холодный душ.
Он уже снял пиджак. Теперь он окончательно разделся и надел пижаму, морща лоб в усилии припомнить, в какой книге была та важная глава, говорившая об убийствах посредством отравления, которую он тщетно искал. Пено… Пендоль… Бентоп… Входя в ванную комнату, он все еще напрягал мозги, стараясь вспомнить имя француза – автора. В ванной его встретил тепловатый душистый пар, подымавшийся от горячей ванны его жены. Это было явление, которого он не любил, но к которому привык. Эвелина чувствовала себя в ванне как дома, ей было бы приятнее всего сидеть в ней часами, как пациентам лечебниц для душевно больных. Дросте подавил нетерпение и обменялся с нею несколькими незначительными словами. Он демонстративно вычистил зубы, шумно прополаскивая горло. Он открыл, что это было очень хорошим способом заставить Эвелину выйти из ванны и завладеть ванной комнатой. Действительно, она вышла из ванны с душераздирающим вздохом.
Когда она сделала это, Дросте почувствовал к этой беспомощной женщине прилив горячей нежности, сильнее всего связывавшей его с нею. Нога, тaк неохотно ступившая на коврик, напоминала ногу маленького ребенка. Она вздрогнула, вылезая из горячей воды. Дросте протянул ей купальное полотенце и быстро завернул Эвелину в него. Она благодарно улыбнулась ему в ответ. Дросте заметил, как она похудела со времени рождения Берхена. Ее тело было теперь как у обнаженных женщин на картинах Луки Кранаха, стройное, с откинувшимся назад корпусом. И так же, как они, она с детской хитростью искоса поглядывала на него, вытираясь. Внезапно, совсем незваная, перед ним снова встала фрау Рупп, сидящая на скамье подсудимых с застывшим взором, ни разу не бросая взгляда в сторону мужа – только когда его допрашивали, у нее на желтом лбу выступали большие капли пота. Защитник попросил, чтобы ей дали стакан воды… – Ты ведь знаешь фрау Рупп, не правда ли? – спросил он как раз тогда, когда Эвелина окончила тщательно вытирать свои красивые плечи и накинула ночную рубашку.
Внезапно ему пришло в голову, что Эвелина, в своей простоте, может сказать ему что-нибудь гораздо более важное относительно фрау Рупп, чем Марианна со всей ее психологической проницательностью. Но Эвелина не знала ничего, кроме того, что было уже известно. Что фрау Рупп ходила по домам стирать и что она очень бедна. Когда ему удалось наконец выжить Эвелину из ванной и когда он уже наслаждался холодным душем, она вернулась, чтобы крикнуть ему сентиментальное сообщение о том, что у фрау Рупп очень красивый муж и что она безумно влюблена в него. Дросте ответил на это сообщение нетерпеливой улыбкой и кивком головы и снова открыл душ. Он испытывал чувство антипатии По отношению к такому мужчине, какой сидел на скамье подсудимых. Он услышал, как дверь детской скрипнула на своих петлях. Он знал, что это Эвелина, как каждый день, пошла помолиться на Берхена в его кроватке. Сам он вернулся через коридор к своим книгам. Теперь он вспомнил. Роберт Пеншо. «История отравлений». Это была не книга, а серия статей в юридическом журнале. Он порылся среди старых томов, пахнувших дымом трубки. На службе он всегда курил трубку и только дома соглашался курить более цивилизованные сигаретки. Покопавшись, он нашел то, что искал и что в свое время удержал в памяти лишь наполовину – психологический разбор убийств при помощи отравления…
«Убийство при помощи отравления – характерное женское убийство», – читал Дросте «…статистика нашумевших отравлений, достигших высшей точки во время Ренессанса, а затем во Франции в царствование Людовика XV, показывает, что восемьдесят пять процентов отравлений было совершено женщинами. Мотивами этих отравлений по большей части были ревность, месть брошенной женщины, скупость…»
Дросте вздохнул. Какое отношение имели отравления во времена Ренессанса к фрау Рупп, поденщице, затравленной на смерть в своем подвале. Он нетерпеливо кивнул, когда Эвелина прервала его и продолжал читать. Сперва он стоял около книжного шкафа, перелистывая журнал. Затем он уселся в низкое кресло, придвинул поближе лампу, и взял с письменного стола свой монокль. Пеншо посвятил целую главу отравлениям среди бедняков. Это были неумелые, мрачные убийства при помощи крысиной отравы, зелья, продававшегося цыганками и повивальными бабками, сведущими в выкидышах, убийства, совершавшиеся в яростном, примитивном мире, в котором крестьянские девушки убивали любовников, дочери убивали отцов, чтобы добиться свободы, и устранялись с дороги нежеланные дети бедных работниц. Дросте углубился в чтение и потерял счет времени. Когда он оторвался от чтения, комната остыла, а зарницы освещали окна и с необыкновенной ясностью вырывали деревья на улице из темноты. Дросте два раза чихнул. Он не мог себе позволить простудиться во время важного процесса. Он зевнул и отложил Пеншо. Минуту он простоял около письменного стола, просматривая записи, сделанные им для следующего дня, и тут увидел заметку о том, что нужно оплатить газовый счет. Он погасил свет и отправился в спальню.
На ночном столике горела лампа, но Эвелина очевидно уснула. Он сообразил это только тогда, когда обратился к ней с замечанием по поводу газового счета, и искренно пожалел о том, что разбудил ее. Ее лицо на подушке выглядело маленьким и усталым. Он все еще каждый вечер поражался, глядя на ее волосы. До рождения Берхена она носила их длинными, и они свешивались через край кровати, заплетенные в две тяжелые косы, блестевшие от того, что их так много расчесывали. В клинике ей обрезали волосы, так как ей было слишком утомительно лежать в постели с такой тяжестью на
