шумом, как будто обрушилась стопка книг, и приглушенным кашлем мужчины. Он доносился из-за створчатой заклеенной двери. Вера с облегчением вздохнула и позабыла свое первое впечатление от Лизе. По-видимому, объявление дало результат. Она быстро записала в блокноте: «Лизе Мундус нашла нового мужчину». Это тянуло на первую полосу. Из длинного коридора в кухню проник смех Лизе: она с кем-то разговаривала. Возможно, с сыном. Она всё еще смеялась, когда вернулась и ногой прикрыла за собой дверь. В черных чулках, в платье без рукавов, тоже черном, с широким блестящим лаковым поясом вокруг талии — недоставало только украшения или небольшого платка, чтобы отвлечь внимание от дряблой кожи под подбородком. Такими маленькими женскими хитростями пользуются, приближаясь к сорока годам, — как Вера, надевшая помимо мягкой ангоровой блузы крупные каплевидные серьги из дымчатого топаза под цвет юбки.
— А ты знаешь, — начала Лизе, забравшись в свой угол, — почему все жители Орхуса делают только получасовой перерыв на обед?
— Нет. Почему?
— Иначе пришлось бы заново обучать их работе.
Вера засмеялась, хотя и слышала шутку раньше.
Лизе до краев наполнила бокалы, неловко, расплескав вино, словно волнующаяся и неопытная хозяйка. Длинные светлые волосы лезли в лицо. В них попадались седые прядки, но рассмотреть их можно было только на свету. Волосы она явно недавно вымыла, в остальном же выглядела так, будто внешний вид ей безразличен.
— Пока не забыла, — сказала Вера, постукивая ручкой по аккуратным зубам. — Тебя устроит, если фотограф придет завтра в два?
— Вполне.
Лизе, к удивлению Веры, залпом опустошила бокал. Она и правда алкоголичка? На этот счет ходили самые безумные слухи, но читателей они не касались. Вера планировала обрисовать образ смелой женщины, которая, несмотря на почти непреодолимый проигрыш, снова собралась с силами и работала над новой книгой. Пожалуй, лучше всего подошла бы фотография Лизе и мальчика вместе с обрушителем книг — результатом того самого объявления. Это точно выманит Вильхельма из норы. Ищейка из журнала «Биллед бладет» пронюхала, что он переехал на улицу в квартале Фредериксберга, где, как ни странно, проживала и «фотомодель фрекен Милле Бертельсен». Вера с презрением подумала, что такое некорректное поведение свойственно только мужчинам. Фотомодели было около сорока, разведена, без детей и без выдающегося прошлого. Вильхельм познакомился с ней, еще работая редактором в еженедельнике, где Милле занималась сокращенными переводами дурацких романов. Тем не менее из заметки следовало, что он снова ушел из дома. Естественно, об этом стало известно и в прошлый раз, но в тесном кругу — тогда еще не было принято делать личную жизнь знаменитостей достоянием прессы. Человек с улицы не узнал бы Вильхельма. А вот Лизе узнали бы легко — и мужчина, и тем более женщина. Нежную, застенчивую, изящную и поэтичную Лизе — все эти превозносившие ее эпитеты, которыми так и пестрила пресса, плохо сочетались с формулировками объявления, поэтому от части из них Вера решила избавиться. Усталый взгляд Лизе покоился на непонятной точке позади гостьи, и та почувствовала приступ гнева, столь же бесполезного, как и жалость. Но ей требовалось выпустить пар.
— Ты очень фотогенична, — произнесла она. — Но, думаю, лучше взять с собой платье с длинным рукавом. У тебя осталость то, в котором ты была на вечеринке в редакции?
Лизе совсем не уловила намека на то, что тощие руки с острыми сухими локтями стоит спрятать.
— Как же мне стало хорошо, когда он наконец ушел, — мечтательно произнесла она.
— Значит, сейчас ты счастлива?
— Его нет восемь дней. Когда тебя отправили за ним, ты объявила: «Это не ради Лизе, а ради издания». Он обо всем мне рассказал. И когда я поехала забрать его на следующий день, он пошел со мной. С тех пор мы назвали это «энциклопедическим кризисом».
Она махнула рукой, как кучер, желающий согреться, и наконец-то посмотрела Вере в глаза с выражением озорного удовлетворения, которое смешало все представления Веры о ней. Она спешно нацарапала «загадочно».
— Почему вы дали такое название?
— Хелене не была похожа на остальных. Она возненавидела меня прежде, чем увидела. Я опасалась ее. Мальчик был в школе верховой езды в Швеции, фру Андерсен заболела, и в ту неделю я была дома совершенно одна. Я сидела и размышляла, что мне делать. Для таких ситуаций не предусмотрено справочников, способных помочь. Я хотела, чтобы в нашей жизни ее не стало. Не спала, зато много пила. Сидела и пялилась на принадлежавшую ему американскую энциклопедию на нижней полке. Раньше я и не подозревала, что книги могут быть такими тяжелыми. Мне удалось втиснуть все пятнадцать томов в два чемодана. Я собиралась перенести все его вещи в ее комнату, раз теперь он поселился там. Но почему первым делом нужно было перенести именно энциклопедии, я не знаю. Пожалуй, разумнее было бы начать с одежды, но какая женщина ведет себя разумно в такой момент? Разгневанная, в слезах, я потащилась — в каждой руке по чемодану — на улицу Вестер Вольдгаде, сама знаешь куда. И как ты думаешь, кому пришлось волочь книги обратно? Хелене и мне, мы поплелись за Вильхельмом по пятам.
Лизе внезапно замолчала, и ее руки, сопровождавшие рассказ оживленными движениями, опустились обратно на колени. Вера не смеялась. Она не находила ничего смешного в этой истории, но впервые с того ужасного дня познакомилась со взрослым человеком, который знал Вильхельма, и, естественно, это был совершенно другой Вильхельм. В отношении него существовало только два типа женщин: одни — всецело им одержимые, другие — презиравшие его.
Вера отложила блокнот в сторону. Она подумала: если бы не журналистский долг, вряд ли эта женщина вызвала бы у нее симпатию. Между этим беспокойным существом, жившим только настроениями, которые оно само и вызывало, и нежными, утонченными стихами о любви, которыми Вера и многие другие девушки утешались в одинокие мгновения, — между ними не существовало никакой связи. Вере казалось, что ее предали, и она перебарывала в себе желание воткнуть что-нибудь острое в тело Лизе. В то же время мысленно Вера записала: «Она кажется гостьей в собственном доме». Обе курили: дым окутывал их. Синева ночи уже стучалась в окна, и Вера, выпивавшая крайне редко, немного опьянела. Шум на заднем фоне теперь казался лишь шуршанием, будто под плинтусом завелась мышь.
— Кого ты там держишь? — спросила Вера с улыбкой, указав пальцем за спину Лизе.
— Курта, — ответила Лизе, — он сторонится незнакомых.
— Ты что, думаешь, я его украду?
Лизе неожиданно залилась краской. К удивлению собеседницы, она вытянула перед собой ладонь с растопыренными пальцами, словно рассматривая ногти, и произнесла:
