– А этот еще… красавчик… – говорит женщина про смертеныша, говорит издалека, сонно. – Господь послал… галку вчера подшиб.
– Я… камушком… га… галка… – сонно, пьяно шепчет мне мальчик и все смеется зубами. А глаза в страхе.
– Скажу… проклятым… убейте лучше… Муж-то мой ихним был… семью бросил… спутался с ихней какой-то, вот эти-то вот… как их… слова-то голова моя… с нитилигентной… на почте служил… хорошо кушали… Она партийка… а я, говорит… ду-ра…. Она начинает выть, как от боли:
– Петичка… последышек мой… желанный… три годочка… С голоду спится… бужу его: «Проснись, Петичка… за хлебушком пойдем в город…» А Петичка мне… «Ах, мамочка… патиньки нада… я са-ало ел… я мя… а… со ел…» Гляжу, а у подушечки-то… уголочек… сжеван…
Я убежал от них в балку. Следил оттуда – ушли ли? Они долго сидели на бугре.
Да когда же накроет камнем??! Когда размотается клубок?.. Скажут горам: падите на нас! Не падают… Не пришли сроки? Прошли все сроки, а чаша еще не выпита!..
Я кричу странным каким-то существам… – девчонкам?..
– Что вы?! Зачем?!
Они ползут от меня, от меня страшного… я помешал им в деле… собирать сухие «тарелки», следы коровьи!..
Почему же такое пустое море?! Такое тихое и – пустое! Где пароходы чудесных, богатых стран?
А все еще ходят мимо, все еще проползают через бугор. Вон идет опять кто-то, снизу, из-под Кастели… Идет ровно, по делу будто. Стучит дрючком по плетню… Кому-то я еще нужен!..
– Что еще нужно?!.. Теперь не время стучать!.. Ну… что вам нужно?! – кричу я какому-то человеку с веселыми глазами, с лицом, как у королька мякоть, – крепким. «Чего ему нужно, крепкому?»
– Чи не взнаете… ге! А Максим-то!.. Да я ж спид-низу… ге! Да молочко же у менэ покуповалы… ге! Ну, як вы… шше не вымерли?! Ге!.. Усих положуть, як вот… штабелями положуть, а по ним танцувать будут… мов мухи на гавну… Ге! Погибае народ хрещеный…
Теперь я его признаю, хитрого мужика-хохла, – из-под Кастели. Дрогаль когда-то, теперь на корове держится. Такой хохол оборотистый, что пробы поставить негде. Наменял у Юрчихи, и где придется, на молоко всякого добра, выменял в степи на пшеницу загодя, зарыл в потайное место. Ходит рванью и громче других кричит – погибаем, мов тараканы на морози!
– Вот оны… як обкрутылы народ православный… ге! У хати с коровой сплю, топор под голова да дрючок хороший… заместо жинки… ге! А шшо, я вас вспрошу… слыхали? Шишкиных усех зарестовалы! Да як же… Хведор вот заходив, сосид ихний… Лягун. Прямо… ужахается! Нашли кого! Оружье они ховали… народ убивать хрещеный! Ге! Во – подвели-то! Ужахается Хведор, прямо… плаче. Значит, так… С неделю тому, приехали на конях… обыск! Будто разбоем живуть, с ружьями на шошу выходят, в масках. Тысь, все пертрусили у них… не нашли. Зараз в каминья полезли! Хавос у нас называется… там, может, какие тыщи годов прошло, гора завалилась. Тут-то тебэ и есть! две винтовки!! прочищены, смальцем смазаны… Мов известно им було! Зараз нашлы. Сам главный чертяка не найшов бы… с версту Хавос! Всех и забрали.
Словно сказку рассказывает Максим, и весело! Это Борис-то, освободившийся наконец от них! Одного только ждавший – залезть в Хаос и писать рассказы! Этот тихий, кроткий счастливец, с которым играла смерть…
– Да як же ж, Боже мий… усех знаю! Вин, прямо… мов с иконы сишел! тихой вот… мов телушка. Хведор, прямо… ужахается, лица на нем нэма. Прийшов до меня ранэнько, кашель його замучил, чихотка злая. Говорит, поручусь за них, отпустят. Ну, старика отпустили, а этих в Ялты погнали, сынов. Кто им тут путки ставит… «Хочь они мне телку отравить стращали… – Хведор-то мни… – а я им вреду не хочу». Рыбаки за Бориса вступались… А энти свое ладють: разберем и на север вышлем! у Харькив! Ге! Они вышлють… ге!
Он стоит и высматривает мое «хозяйство».
– А курей-то шшо ж не видать?
– Ушли.
– На молочко, может, поменяем?..
– У-шли! Последнюю отдал в добрые руки…
– Ну, индюшечку уж?..
– Ушла.
Он все высматривает. Видит – только деревья, камни…
– Ну, здоровэньки бувалы. Це гарно, шшо не помэрлы…
На Север вышлют! От скольких смертей ушел, а тут… Не может этого быть.
Черная ночь… которая?.. Тихо, не громыхнет ветром. Устали ветры. Или весна подходит? Но какой же месяц? Все перепуталось, как во сне…
Ветер гремит воротами?.. Не ветер… – они, ночные! Где же топор?.. Куда я его засунул?.. Выменял?! Что же теперь… пойти?.. Все стучат. Сами войдут…
Стучат не сильно. Не они это. Кто-то робкий… Анюта? Мамина дочка! Анюта не постучит теперь – ушла Анюта. Кому же еще стучать?..
Пришел высокий, худой старик. Глаза у него орлиные, нос горбатый. Смотрит из-под бровей, затравленно. Оборванный, черно-седой и грязный. Встал на пороге и мнется с пустым мешком, комкает его в длинных пальцах.
– Уж к вам позвольте, по дороге вспомнил. В городе задержался до темени, а идти-то еще двенадцать верст…
Кто он такой?.. Все перепуталось в памяти.
– Я… отец Бориса, Шишкин. Борис-то все к вам ходил, бывало…
Он ничего, спокоен и деловит, только словно что вспоминает и мнет мешок. Чаю у меня нет, но есть кусочек ячменного хлеба.
– У самих мало… а я, признаться, с утра только водички выпил… ходил в город нащот вина… три ведра у меня вина…
Он выщипывает кусочками и жует вдумчиво и все вспоминает что-то. Я не могу его спрашивать.
– Сейчас иду в городе… сказал мне кто-то… Кашина сына расстреляли в Ялте… виноделова. И отец помер от разрыва сердца… Мальчик был, студент… славный мальчик. На войне был с немцами, а то все здесь жил тихо… рабочие любили… Хорошо. В приказе напечатано… на стенке. Стал читать… Обоих моих.
– Что?!
– Обоих сынов… – сделал он так, рукой… – как раз сегодня… две недели. За разбой. Бориса… за разбой!..
Он сложил мешок вчетверо и стал разглаживать на коленке, лица не видно.
– Мать одна осталась, под Кастелью… ночью приду. К вам и зашел. Как ей говорить-то?! Этот вопрос очень серьезный. Я вот все… Как раз две недели сегодня… уже две недели!.. Бориса… за разбой!.. я ей не могу говорить.
Ночь далеко ушла. Я выходил под небо, глядел на звезды… Придешь – старик сидит с мешком. А ночь идет. Я сижу у печки. Старик дремлет на кулаках. Говорить не о чем, мы знаем вce. Вот уж и заря, щели засинели в ставнях. И слышно муэдзина по заре. Он все кричит о Боге, все зовет к молитве… благодарит за новый день.
– Ну, пойду…
Цветет миндаль. Голые деревья – в розовато-белой дымке. В тени, под туей, распустились подснежники – из белого фарфора будто. На луговинках золотые крокусы глядятся, высыпали дружно. Потеплее где, в кустах, – фиалки начинают пахнуть… Весна? Да, идет весна.
Черный дрозд запел. Вон он сидит на пустыре, на старой груше, на маковке, – как уголек! На светлом небе он четко виден. Даже как нос его сияет в заходящем солнце, как у него играет горлышко. Он любит петь один. К морю повернется – споет и морю, и виноградникам, и далям… Тихи, грустны вечера весной. Поет он грустное. Слушают деревья, в белой дымке, задумчивы. Споет к горам – на солнце. И пустырю споет, и нам, и домику, грустное такое, нежное… Здесь у нас пустынно, – никто его не потревожит.
Солнце за Бабуган зашло. Синеют горы. Звезды забелели. Дрозда уже не видно, но он поет. И там, где порубили миндали, другой… Встречают свою весну. Но отчего так грустно?.. Я слушаю до темной ночи.
Вот уже и ночь. Дрозд замолчал. Зарей опять начнет… Мы его будем слушать – в последний раз.
Март-сентябрь 1923 г.
Грасс
Кранихфельд Вл. Новый талант // Киевская мысль. 1914. 14 февр. № 45. С. 3.
Чуковский К. Письма И. С. Шмелеву от 23 октября 1911 г. и 7 ноября 1911 г. – ОР РГБ, ф. 387, к. 10, ед. хр. 17.
В силу технических обстоятельств издания обзорная статья, касающаяся всего творчества Шмелева, будет помещена в третьем томе сочинений; здесь же мы ограничиваемся небольшим очерком раннего творчества писателя.
См. переписку Шмелева и Горького в архиве ИМЛИ.
См.: Дунаев М. М., Черников Л. П. Творческая история повести И. С. Шмелева «Человек из ресторана» // Записки Отдела рукописей РГБ. Вып. 45. – М., 1986. С. 47-66.
Чуковский К. Русская литература//Ежегодник газеты «Речь» за 1911, 1912 гг. С. 441.
Два других стихотворения из этого цикла см.: Бальмонт К. Д. Стихотворения. – ОР РГБ, ф. 374, к. 12, ед. хр. 67.
Белоусов И. А. Литературная среда // Никитинские субботники. М., 1928. С. 187.
В настоящем издании мы старались представить по нескольку рассказов из каждого тома, начиная с четвертого (в третьем был опубликован «Человек из ресторана»).
