Краткая книга прощаний - Владимир Владимирович Рафеенко

Элеонора пришла вечером, а Лялика уже не было. Сидела стертая плоть, как вчерашняя шкура змеи. Назавтра его забрали.

Проведывать было далеко. Да и что было проведывать. Мало что. Свекровь съездила всего раз и сказала Элеоноре:

— И ты больше не езди, не надо. Бог с ним.

Как-то в сумерках Элеонора шла по больничному двору наискосок к воротам. На лавочке сидела выпившая молодежная компания.

— А теперь, — громко объявил местный гитарист и хороший парень, — вы услышите хит, который называется «Дирижеры луны».

— Уау, — заорала молодежь и забряцала бутылками.

Трамвай, где сидела Элеонора, почему-то сильно качало.

«Как катер», — подумала она.

— Ваши билеты, — попросил контролер.

— Мне — сорок пять, — объяснила Элеонора. Контролер прошел по салону. Вернулся. Присел рядом и говорит:

— От меня в прошлом году жена ушла. Я думал, что к кому-то, а потом оказалось, что от меня.

Пух лебяжий

Лебеди — странные звери. Приходишь к ним на городской пруд. Берешь с собой хлеб, вино, пальто теплое надеваешь, чтобы время текло незаметно. Садишься на лавочку. В Германии, допустим, они крытые и утепленные.

Вода изумительно черная, непрозрачная, городская. Камыши стрелами застыли и стоят. Когда начинается ветер, слышно, как на вокзале объявляют приходы и отходы, приливы и отливы, замерзать и плакать не рекомендуется. Вообще, скажем так, жизнь меняется в тишине и одиночестве. Кто желает что-нибудь изменить, должен затихнуть и не шебаршиться, лучше даже не дышать. Дыхание, оно что, — след души. Посему — ни-ни.

Хлеб этот лебеди все равно не жрут. Плавают вокруг тебя, наблюдают. Но ты ведь — человек. Посему, они не жрут, а ты кидаешь. Пусть не жрут, это их проблемы.

Солнце садится рано. Закаты — вот повод для вина. Вода в пруду окрасится, тут ты и достаешь прибереженочку. Тоже красненькое, холодное. Не противно.

Пить следует маленькими глотками, чтобы не разрушить. Глотнул — отставил. Глотнул — отставил. Харю под лучики закатные, ушами волны ловишь.

Тяжелее всего женщинам. Они не пригодны молчать.

Тегерань

Дрезина — не самолет. Взлетит если, хрен поймаешь.

Положи, мальчик, камешек под колесо.

А скорость? А ветер? Соленое небо? В книге не заметишь, задницей не заслужишь.

Скажи мне, товарищ Каин, где, все-таки, брат твой Авель?

— Здесь, — отвечаю с гордо поднятой головой, — здесь, — говорю я вам. — Между Тихоновым и Пагрою, у соляных лабиринтов, у реки Бучейки, где смолит свою одинокую лодку великолепный рыбак.

— Не томи, Николаич, — говорит ему Александрина в платке.

И ложатся они на белый и мокрый песок.

Я лично, завидую.

Колечка К. Телеграф

«Мамочка, здравствуй. Что, право… Ты-то, как? Видишь ли ее? Не буду предаваться унынию. Как папа? (вымарано)

На станции меня все уважают (вымарано). Живу у одной женщины. Молоко у нас дешевое. Ни о чем не думай.

Говорят, грибов тут бывает много. Яйца покупаю. А хлеб тут не пекут.

Да, мама, сходи, пожалуйста, к ней и забери два моих свитерка. Один, ты знаешь его, серенький, вышли. По вечерам тут холодно.

Под окнами у меня сад и собака. Так что все еще наладится. Кроме того, не смей грустить. Скопим денег — уедем на север.

Твой сын Николай».

Тропы Троп

Упала с неба звезда Полынь и стала железной дорогой.

Августовская теплынь. Стрижи, какие-то чайки с ближайшего моря, коршуны, вероятно, сычи, ночью — филин. Полтора года как пришли волки. Шли трудно. Пятнадцать лет в пути.

Начальник станции — Свирид. Лесок. Меловые откосы. Грибы — есть. Вода — ужас. Бабы — стервы. Клава — блядь.

Дядь Вань

Саша Мазик спрыгнул с электрички утром. Миновал вокзал, военкомат, пивную. Впотьмах отыскал дом. Перемахнул забор. Тут же у забора встретил хозяина в трусах. Поутру мочился.

Мазик достал нож и зарезал его. Перелез забор. Почистился. Огляделся.

Около восьми сидел на вокзале и ждал электричку. Клонило в сон. Небо беременное шло брюхом.

— Как дела? — спросил Мазика начальник путейной части.

— Наладились, — улыбнулся Саша, — наладились, дядь Вань.

Волк

Приходил он один. Как правило — в обед.

Неспешно взбирался на холм и смотрел на собак.

Село и станция лежали перед ним внизу. В тылу оставались степь, лесок и речка.

Он ложился и смотрел.

В сумерках, очнувшись, скалил зубы, дышал ветром, ловил мышей.

«Да уж, — думал он, — хорошего мало».

Встречи с Лиз

— Хочешь, — сказал один покойник другому, — счастья?

— Нет, — ответил первый, — зачем. Догонимся талой водой.

Поп

Церкви в селе нет. Есть поповский дом и флигель, где и служат службы. У попа Валентина отличное низкое женское контральто. По вечерам он для себя поет Доницетти «Любовный напиток». Естественно, на итальянском.

Крупный план. Соленое. Поп поет Доницетти. Волк ловит мышей. Встречи с Лиз.

О дивная страна, о дорога, о пахнущая полынь.

Стадо

Мазики держали годовалого бычка. Ну вы в курсе.

А во дворе высокой горкой лежали ворованные шпалы.

В стаде бык терялся.

Зайдя во двор, бросался к шпалам и совокуплялся с ними неутомимо.

— Определенно, он видит в них индивидуальность, — задумчиво сказал Заболот.

Смоляной бычок

Лето кончалось. Ливни стекали в городские пруды, гладь которых натягивалась и чернела.

Лопнувшие яблоки катались под ногами и утром лежали холодные. Николай собирал их. Нес на дождливый базар. С базара шел промокший и пьяный. Соседка помогала с бельем. За это ей причиталась ласка с утра и в сентябрь прокопать огород. Немного, если спокойно.

Женщину надо поцеловать. Обязательно. Мой вам совет.

«Чушечка, — думал кратко Николай, — влажненькая моя».

В сентябре соседка забеременела.

— Хорошо все-таки, — говорил он приятелю, — соседу подарок и Богу человек.

История

Печальный пес ухватил гимназиста за задницу. Получилось пребольно.

— Сам виноват, — написали в газетах, — пес был совершенно здоров.

Наймичка

Вышинская Марта работала в банке. Получала хорошо. Летом поехала в деревню с мужем отдыхать, да и переспала в стогу сена с подвернувшимся мужиком.

— Как наймичка, — думала она мечтательно, идя домой простоволосая, босая, с мокрым букетом в руках.

Книги

Дед Филокей прочитал Эдгара По и Майн Рида. Всю следующую ночь с