был весь в синяках и крови.
Затем его отвязали от мачты и заперли в корабельном карцере – подвешенной на корме тесной клетке, открытой всем стихиям. И там оставили на растерзание ветрам и брызгам соленой воды, дрожащего и избитого, уязвимого как дитя.
Это была самая долгая ночь в его жизни. Все болело, виски ныли, кожа зудела. Холод, невыносимый холод терзал все тело, казалось, даже раздирая его изнутри. И каждый нерв, каждая клеточка словно рыдала от горя, от страшного горя, о котором не забудешь уже никогда. Теперь шелки понимал, что ему и впрямь не стать частью клана охотников, не завоевать их уважения и любви. Больше ему не выдадут два одеяла вместо одного, не угостят щедрой порцией обеда. Он сам лишил себя этой возможности и, что страшнее всего, едва не погубил своих товарищей, но все равно не ощущал ни стыда, ни сожаления за свой поступок.
– Я и сейчас поступил бы так же, – сказал он вслух, стуча зубами от холода. – Даже зная, что со мной будет, я бы пощадил этого кита, несмотря ни на что. Пускай все люди со шлюпки потонули бы, я не поднял бы на него руки. Ни сейчас, ни когда-либо. Неужели я сам – чудовище? Наверное, так оно и есть. Лишь чудовище способно предать свой народ.
В клетке ему было не развернуться и некуда спрятаться от волн, хлеставших по корме. Они всякий раз омывали его ледяными брызгами, щипали кожу и пробирали до костей. Наконец он не выдержал боли и усталости и расплакался. Его слезы скатились по щекам, протекли между прутьями железной клетки и упали вниз.
Пять слезинок пролились в океан.
«Чудесно сложилось то, – молвила дева, —
Что шелки Сул-Скерри меня посетил,
Шелки великий из водного чрева,
И что он дитя мне мое подарил».
Баллады Чайлда, № 113
Девушка из клана Серых Тюленей следовала за «Кракеном» и наблюдала за экипажем. Она видела гринд, китовых акул, видела, как шелки сохранил жизнь киту. А теперь он лежал в клетке, брошенный своим тестем и остальными людьми, которые должны были стать его друзьями. И когда пять слезинок пролились в океан, дева ответила на его зов, как истинная шелки.
Она сбросила шкуру, приняла человеческий облик и подняла взгляд на шхуну. Ледяная вода пробирала до дрожи, но забота о дорогом друге придавала юной шелки храбрости. На носу корабля сидел смотровой, но он выглядел ленивым и нерасторопным. Такой, пожалуй, не заметит девушку, если она будет держаться теней.
Она привязала шкуру к корме, быстро и ловко взобралась наверх по якорю и подошла к железной клетке.
Юноша не сразу понял, снится ему это или нет. Все-таки он увидел на палубе обнаженную красавицу, и лунный свет, пронизывающий облака, отражался от ее кожи серебристыми полосами. Черты лица девушки были грубыми и выражали силу, волосы густыми и темными, прямо как у него, а на руках и животе он увидел отметины в виде загадочных спиралей, завивающихся волн и узоров, словно с черепашьего панциря, – очень похожие на те, что были на коже у юноши.
Незнакомка накрыла его губы ладонью, чтобы заглушить вскрик удивления, а затем подалась ближе и тихонько запела голосом моря, пусть и дрожащим на холодном ветру:
В соленых полях среди волн океана
Блуждаем мы, некогда знавшие власть.
Нам снег обжигает старые раны,
Мы были цари, как могли мы так пасть?
В коже чужой и в одеждах чужих
По синей тропе соляной мы идем,
Тропе до Сул-Скерри в землях морских,
Беспечно и весело где мы живем.
Шелки слышал эту песню раньше – ее ему пел во сне серый тюлень. Однако сейчас шелки не спал и понимал, что эта девушка и была тем тюленем. А значит, она – шелки, одна из тех, кого китобой считал врагами. Правда, юноше с трудом верилось в то, что эта красавица может ему навредить. Она даже в чем-то походила на него, и один ее вид принес юноше страшное осознание того, что с ним сотворили люди. В сознании словно медленно открылся тяжелый замок.
– Ты меня знаешь? – прошептал он.
Девушка из клана Серых Тюленей кивнула.
– Ты из другой моей жизни, из той, про которую я забыл?
Она снова кивнула и добавила:
– Но ты не забыл ту жизнь – ее у тебя украли.
Приглушенным голосом, стуча зубами от холода, она рассказала ему историю о том, как жена шелки похитила его шкуру вместе со всеми воспоминаниями о клане Тюленей и жизни в море.
Шелки внимательно ее слушал: сначала с интересом и упоением, а затем с нарастающей злобой. Он понял, насколько жестоко его обманули. Заставили есть плоть собратьев, едва не принудили убивать тех, кто на самом деле был его родней. Привили чувство благодарности к поработителям, научили винить себя самого за неприязнь к их традициям, солгали о том, что его истинный народ – чудовища.
– Где моя шкура? – спросил он после долгой паузы.
– В кедровом сундуке, – шепотом ответила ему девушка из клана Серых Тюленей. – Твоя жена носит ключ на шее, на цепочке.
Тут шелки вспомнил день своей свадьбы: предостережение бабушки и песню, которую теща затянула за танцами:
Трижды «ура» жениху и невесте!
Морскому народу трижды «ура»!
И трижды «ура» сундуку из кедра:
Всему, что в приданое дева брала.
Теперь шелки все стало ясно: почему он потерял память, постоянно мерз, испытывал отвращение к человеческой пище, чувствовал себя чужим. И все это время они наблюдали за ним с улыбкой: Флора, ее мать и бабушка…
– Они знали! – воскликнул шелки. – И дева, и мать, и старуха – они все знали!
К ярости примешались стыд, и печаль, и жажда отмщения. Не будь шелки заперт в эту минуту в клетке, он вполне мог бы перебить всех членов экипажа в слепом приступе гнева, снять их кожу и упиться их кровью досыта. Он ударил кулаками по прутьям и горько взревел, как загнанный в угол тюлень.
– Заткнись, иначе сам тебя заставлю! – рявкнул смотровой со своего поста.
Девушка из клана Серых Тюленей терпеливо ждала, пока шелки изливал свои чувства. Она больше не дрожала, но заметно ослабла и онемела от холода, а потому понимала,
