назад в офис Ассоциации пришло письмо от местного мэра, Евгения Карпова. В нем Павел обнаружил запрет на проведение мероприятия. Простое «нет» без объяснений, за подписью Карпова. Толстый чиновник, разжиревший на кормовом бизнесе, плевал на славу Французской армии. Он весил сто килограммов, разъезжал на джипе, проводил отпуск в Тайланде, содержал студенток, одевал жену в платья от Диор и мечтал установить джакузи на даче, которую достраивал у трассы на Москву.
До последнего времени он «с этим старым психом Солдатовым» был в прекрасных отношениях. То, что один раз в год тысяча ненормальных в киверах собирались на подведомственных ему лугах, мало его беспокоило. К тому же и ему была кое-какая польза. Про событие писали федеральные СМИ, да и европейские журналисты слетались на зрелище, и на официальных снимках он каждый раз пробирался в первый ряд. Вдобавок мэрия имела долю с шашлычных палаток, которые местные кавказцы наспех разбивали на рассвете вокруг поля битвы.
И потом – Анастасия. Жена генерала Солдатова еще с перестройки работала в социальном отделе при мэрии, под началом Карпова. Поскольку муж, посвятивший себя своей миссии, не обращал на нее должного внимания, она в конце концов уступила мэрской настойчивости. Ей надоело раз в полгода ложиться под типа в треуголке, который кончал, крича «Жозефина!», и потому она предоставила мэру свою пышную грудь и зад бывшей чемпионки Союза по гимнастике. Они встречались в архиве мэрии, между собраний. Она задирала юбку, открывала рот, он просил ее делать невообразимые вещи, она ни в чем не отказывала, он дарил ей серьги для пирсинга, и она носила их в пупке. По правде, сексуальные отклонения любовника устраивали ее куда больше, чем хрипы мужа один раз в год, вперемешку с приказами и военными командами. Он был слишком ослеплен солнцем Аустерлица, чтобы замечать на жене украшения, которые сам не дарил.
Нов этот год кое-что пошло не так. Близились выборы. Карпов шел на них под флагом путинской партии. «Единой России». А вжившийся в образ Солдатов отводил душу в газетных интервью, критикуя «вульгарность» местных властей и заявляя, что «лучше бы в 1812 году история даровала победу французам, чтобы они очистили Россию от этих новых богатеев, уродующих ее облик».
Карпов решил его наказать: имперских парадов не будет. Пусть бонапартисты ищут себе другое место для игр. Он запретит мероприятие.
Осознав смысл письма Карпова, Павел и бровью не повел. Он сложил официальную бумагу и разразился такой краткой речью: «Мы закидаем его ядрами, будем гнать до якутской тайги, мы проведем праздник – история нас рассудит».
7 сентября тысяча имперских солдат (драгуны, уланы, «ворчуны» – гвардейцы, кавалерия, артиллерия, польские легионеры и спаги в тюрбанах) стояла в мертвой тишине огромного поля навытяжку, сабли наголо, ружья заряжены холостыми, сапоги начищены, каски сверкают ровными, стройными, аккуратными рядами под солнцем Бородина, а перед ними – их генерал, их президент, их Император. Напротив – две сотни бойцов специального назначения, прибывшие из Москвы на зов мэра. Предчувствуя, что Солдатов не прогнется, Карпов позвонил в московскую ФСБ. Руководство, радуясь случаю проучить этого генерала, который слишком свободно обращается со свободой слова, на мольбу мэра ответило благосклонно. И откомандировало на день роту бойцов для поддержания порядка. Это был тот самый, известный по всей России ОМОН, чья зловещая аббревиатура одна могла разогнать митинги. По краям поля битвы сотни зевак в цветастых шортах и с голыми животами лежали на шезлонгах или копнах сена. Пили пиво из огромных пластиковых бутылок. То там, то тут шипело разномастной попсой радио. Дети визжали, собаки обнюхивались, девушки смотрели в телефоны. В небе витал запах жареной баранины.
Карпов сидел за своим столом в мэрии и грыз ноготь. Он колебался. Он знал, что без его отмашки ОМОН не начнет. Их командир ждал звонка. Двум сотням бойцов уже не терпелось разогнать этих расфуфыренных клоунов. В шлемах, берцах, в полной защите, с электрошокерами в руках, они с удовольствием представляли, как зададут сейчас взбучку этим игрушечным солдатикам и их барану-предводителю в дурацкой шляпе. За день до этого они разгоняли на Пушкинской площади национал-большевиков, куда более агрессивных, чем эти шуты в париках со старыми мушкетами, липовыми ружьями, пушками без ядер и деревянными саблями.
Противники стояли в четырехстах метрах друг от друга. Полдень. Толпа начинала скучать. Родители беспокоились, уж не зря ли ехали всей семьей. Время от времени какой-нибудь отец семейства в тельняшке и с банкой пива вставал с пластмассового стула и кричал: «Разбейте их!», не уточняя, какой из сторон адресован призыв.
Карпов только что закончил говорить по телефону с Игорем, «еще одним психом из их балагана», которого генерал Солдатов назначил своим адъютантом и которого все члены Ассоциации звали не иначе как «Коленкур». Карпов гневно бросил трубку.
– Ну что? – спросил Володя Саврогин, второй заместитель мэра, отвечающий за безопасность.
– Ну что, этот ярморочный шут оскорбляет меня с высоты своей дохлой клячи. Называет членоголовым и хочет говорить с Путиным!
– Он не одумался?
– Нет, выстраивает своих в боевой порядок. Там тридцать восемь градусов жары, не продохнуть, видно, вконец ему голову напекло! В конце концов, есть же специальные места для людей в треуголках! Давно пора было его туда упечь.
– Звоните ОМОНу, господин мэр.
– Будет бойня.
– У вас нет выбора. Если дать слабину, избиратель не простит.
– Да, Володя, вы правы… что ж, он сам виноват.
На поле, увидев, как перестраиваются люди Солдатова, ОМОН опустил забрала и приготовил гранаты со слезоточивым газом. Бронированная машина, прикрывавшая роту, нацелила водометы на имперские ряды.
Солдатов воспламенял толпу:
– Солдаты! Вперед, за вашим Императором! Бей врага! Да здравствует Империя!
В толпе зрителей послышались крики, довольный хохот. Толпа получила то, что хотела. Тысячная армия Солдатова двинулась на ряды омоновцев. Они наступали шагом, топча несчастное Бородинское поле, хмурую землю, истоптанную настоящими армиями, залитую настоящей кровью – и вспаханную танками через сто тридцать лет после наполеоновских попыток. Впереди неподвижные, непоколебимые, ощетиненные дубинками ряды бойцов особого назначения ждали приказа. И даже самые закаленные в боях омоновцы отметили про себя, что эта марширующая толпа, эти сине-бело-красные гренадеры, эти всадники в перчатках, с ташками конных стрелков, тамбурмажоры с султанами из перьев, драгуны в медных шлемах, польские уланы с квадратными киверами, эти знаменосцы в кружевных жабо, эти офицеры в красных доломанах и разукрашенных венгерках, с рейтузами поверх чикчир, вся эта бренчащая, мельтешащая перьями, парчой и кокардами, ощетиненная знаменами толпа, этот вздымающий пыль поток людей, ведомый генералом Солдатовым, прославленным защитником Советского Союза, эта масса мечтателей в костюмах, марширующая,
