Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?
Перед нами беспорядочно проходит его жизнь и жизнь его семьи в фотографиях. Вот он школьник, с отцом и матерью. Вот мать в халате врача среди медперсонала больницы. Вот Мельников с незнакомой нам девушкой…
Окруженная взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.
Вот Мельников в военной форме, с медалью. Вот его класс на выпускном вечере. Вот Мельников студент, на какой-то вечеринке. Вот он рубит воздух рукой на трибуне, в школьном актовом зале… И опять фронтовой снимок.
За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я, убитый, к земле,
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет,
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет… [7]
Тишина.
Телефонный звонок.
— Меня нет! — доносится голос Мельникова.
— Слушаю, — говорит в трубку Полина Андреевна. — А его нет дома.
И когда трубка уже легла на рычаг, старуха вдруг схватила ее снова, запоздало сквозь одышку, восклицая:
— Алло! Алло!..
Вошел Мельников.
— Я могу ошибиться, но, по-моему, это…
Он все понял, отобрал у матери гудящую трубку, положил на место… и поцеловал обескураженную, ужасно расстроенную своей оплошностью Полину Андреевну.
Учительская.
Первой сегодня пришла в школу Наташа. Помаялась, не находя себе места, затем принялась критически разглядывать себя в зеркале.
Вошел учитель физкультуры, Игорь Степанович. Он перебрасывал с руки на руку мяч и следил за Наташей улыбаясь.
— Игорь Степанович! — Наташа увидела его отражение в зеркале. — А я вас не заметила…
— А я в мягких тапочках, — объяснил он.
— Здравствуйте.
— Здрассте, здрассте… А я к вам с критикой, Наташа.
— Что такое?
— Нехорошо, понимаете. Вы наш молодой перспективный кадр, а общей с нами жизнью не хотите жить? Телефончик я у вас спрашивал — не дали. Ну ладно, мы негордые, мы и в канцелярии можем узнать…
Она молчала.
— По агентурным данным, — продолжал он, присаживаясь, — вы каждый день ждете товарища Мельникова… Не отпирайтесь, только честное признание может облегчить вашу участь, — сострил он, видя ее попытку возразить. — А участь ваша — ниже среднего, я извиняюсь. У него же пыль столетий на очках… Из женщин его интересует только Жанна д’Арк… или какая-нибудь Салтычиха!
Он засмеялся заразительно.
Поссориться с ним Наташа не успела — в этот момент вошли Светлана Михайловна, химичка Аллочка, математичка Раиса Павловна.
— Здравствуйте, здравствуйте…
Светлана Михайловна водрузила на стол свою сумку — тару удивительной емкости. Любопытно, что сверху там лежал библиотечный том Е. А. Баратынского.
— Товарищи, что ж вчера никто не был в городском Доме учителя? Был неплохой концерт…
Никто не ответил на это Светлане Михайловне, и она отошла к расписанию.
— Мы ведь еще продолжим этот разговор? — приблизился опять к Наташе Игорь Степанович, и она вместо ответа сердито вышибла мяч у него из рук.
— Наташа!.. — с укоризной и недоумением сказала Светлана Михайловна не оборачиваясь. (Как это учителя умудряются видеть затылком — тайна сия велика есть!) — А кстати, Наташа, у тебя ж нет первого урока, — заключила из расписания Светлана Михайловна.
— Нет… А я думала, что есть… перепутала, — ответила Наташа, ни на кого не глядя. Игорь Степанович бдительно следил за ней и насвистывал песню «Я ждала, и верила, сердцу вопреки…».
— Аллочка! — воскликнула Раиса Павловна. — Только что из дому — и ужо звонить.
Химичка Алла Борисовна действительно уже устроилась у телефона. Светлана Михайловна подхватила:
— Вот так всегда… Формально все здесь, а мысли у каждого дома или…
Вошел Мельников.
— …или вообще неизвестно где! — закончила Светлана Михайловна и косынкой прикрыла Баратынского в сумке.
Вдруг все увидели, что в руках у Ильи Семеновича цветы, свежие, еще влажные астры.
Испуганная, неуверенная радость в глазах Наташи. Задеты, заинтригованы все.
Полное молчание.
Мельников вдруг подходит к Светлане Михайловне:
— Это вам.
— Мне?..
— Двадцать лет в школе — это цифра, Светлана Михайловна. Это не кот начихал, — произнес он с уважением.
— Ой… А ведь верно! — изумилась порозовевшая Светлана Михайловна. — Я и сама-то забыла… А вы откуда знаете?
Мельников загадочно промолчал, подмигнул, отошел в сторону. Все в учительской оживились, даже химичка Аллочка, швырнув на рычаг телефонную трубку, кинулась целовать Светлану Михайловну.
— Не-ет, вы цветочками не отделаетесь, — шумел Игорь Степанович, — такое дело отмечается по всей форме! У нас напротив мировая шашлычная открылась, заметили? Я уже с завом на «ты», он нас встретит в лучших традициях Востока! — заверял он, переходя на грузинский акцент.
Входили другие учителя, им наскоро объясняли, в чем дело, и Светлана Михайловна оказалась в кольце, ее целовали, сокрушались, что не успели подготовиться.
— Презент за нами… Надо ж предупреждать!.. Ребята, поди, тоже не знают…
— Илья Семеныч, вы им намекните, чтоб они хоть вели себя честь по чести.
Светлана Михайловна была счастлива. Блестели в ее глазах растроганные слезы.
— Спасибо, родные мои… Спасибо… Только не делайте из этого культа… Да разве подарки дороги, золотце мое? Дорого внимание…
Только один раз встретились в этой возбужденной сутолоке взгляды Мельникова и Наташи. Встретились, чтобы сказать: забудем вчерашнее, это глупо получилось, простите.
Раздался звонок на уроки.
Мельников вышел сразу, раньше других: очень уж шумно стало в учительской.
Ребята разбегались по классам.
— Илья Семенович… — услышал Мельников позади себя робкий невеселый голос. Обернулся — это рыженькая некрасивая Люба Потехина.
— Да?
— Илья Семенович, — глядя не на учителя, а в окно, терзая носовой платок, заговорила Потехина. — Вы от папы моего ничего не получали? Никакого письма?
— Получил. — У Мельникова твердеет лицо. — И вот что прошу передать ему…
— Не надо, Илья Семенович! — перебила девочка. — Вы не обращайте внимания. Он всем такие письма пишет, — объявила она с мучительной улыбкой стыда.
— Кому — всем?
— Всем! Министру культуры даже. Зачем в таких позах артистов в кино снимают, зачем на экране пьют — все его касается… Вы извините его, ладно? И не обращайте внимания.
Он машинально поправил ей крылышко форменного фартука.
— Хорошо. Иди в класс.
Потехина убежала.
Усмехаясь своим мыслям, Мельников стоял у подоконника,
