оказался аргентинцем. На это обратили внимание все, но по-особому – только Мария. Она даже похолодела от такого совпадения. Ощущение предательства уже не терзало её бедное сердце, но какие-то сомнения, словно уголья погасшего костра, ещё шаяли. Разучивая с Дебальцевым его фразы, она вспоминала напористую речь Бальтасара и подчас задыхалась от смятения.
Шаркун, по сценарию, стал бортмехаником, хотя в тексте это никак не обозначалось. И даже старику Пахомычу досталась роль, она оказалась крохотной, но по-своему значительной – из всех членов экипажа он был единственный выходец из России. Не хватило ролей только Вере Мусаевне и Тасе. Их шутя окрестили художественным советом.
По вечерам, когда все обитатели коммуны собирались за столом, начиналась запись. Они подолгу репетировали, прежде чем записать тот или другой фрагмент или даже одну какую-нибудь заковыристую реплику. Над столом витало напряжение и вместе с тем вдохновение. Записанные фразы слушали, обсуждали, соглашались принять или отвергали. Если не принимали – делали новые дубли, пока наконец не приходили к согласию.
К концу первой декады мая запись была закончена. Однажды вечером провели прослушивание. К середине записи Кай на какой-то миг потерял ощущение времени, до того явственно ему показалось, что он и впрямь скиталец космоса, возвращающийся из звёздной бездны.
Настала пора лететь на Уральскую базу. Предстояло доставить туда заряженные литиевые батареи, вычленить из сети АЙКа, заставить его, обеспечив скрытность, работать на себя и приготовиться к передаче. Заранее было решено, что полетят трое: Кай, Мария и Дебальцев. Для перелёта наметили использовать оба дельтаплана – и грузовой, и разведывательный.
Сборы в дорогу продолжались несколько дней. Первым делом мужчины проверили и подготовили планеры, женщины сделали запас пищи и воды. Потом всяк занялся своим заведованием или самыми неотложными делами.
Кай в эти дни допоздна пропадал на стройке. Он поставил себе цель – до отлёта водрузить крест. Часовенка была ещё не завершена. Ставни, окна, пол – ещё много предстояло сделать. Однако куполок – временная квадратная башенка – уже высился над кровлей и ожидал венца. Это было очень важно для Кая – водрузить крест. Именно такой образ – крест к небу и невидимое копьё, отражённое с неба, – и виделся ему символом победы.
Дебальцев в эти дни проверял систему безопасности. Он обходил вместе с Шаркуном ловушки, заминированные участки, попутно поставил ещё несколько зарядов и подолгу инструктировал Шаркуна и Пахомыча, что надо делать и как держаться, когда гарнизон будет наполовину меньше. Пахомыч остерегался автомата – «Отродясь такую страхолюдину не держивал», – но потом приосанился, словно оружие придало уверенности, даже челюсть перестала подрагивать и шамкать, кажется, стал меньше. Подобрался и Шаркун. Он оставался за старшего и слушал Дебальцева внимательно и серьёзно.
Мария в эти дни занималась оборудованием и приборами, готовя их в дорогу. А то шла на женскую половину, где решались сугубо мирные задачи.
Тася, опечаленная разлукой с Каем, поначалу плакала, однако вскоре одумалась. Расстраиваться ей было никак нельзя – маленький стал беспокоиться, то и дело ворочался. Не ровён час, не выдержит сроков. Тася отяжелела, много ела и спала. Иногда её душил страх, когда возникали новые ощущения. Тут приходила на выручку Вера Мусаевна. Докторша успокаивала её, дескать, именно так у всех и бывает, хотя сама никогда и не рожала. Мария тоже старалась помочь Тасе, пыталась давать советы. Но всякий раз, когда доходило до практики, она осекалась – ей ведь тоже не доводилось рожать.
Кай, чем ближе было расставание, тем всё больше тревожился за Тасю, стараясь утешить её и приободрить. Он пересказывал ей приключенческие книжки или увлекательные киноленты; читал наизусть стихи, а то рисовал картинки, где было солнце, цветы, улыбающиеся лица, хотя самому ему было тревожно, а подчас и страшно.
– Всё будет хорошо! – как заклинание твердил он, утешая и Тасю, и младенца, и себя.
Последняя ночь перед разлукой выдалась на редкость тихой и безмолвной. Всё словно оцепенело и замерло. Тишина стояла в сердцах. Тишина улеглась в их подземной обители, в её окрестностях. И даже, похоже, больная природа задержала на время своё прерывистое воспалённое дыхание. Наступило то промежуточное состояние, когда, кажется, уже ничего ни от кого не зависит. Надо только ждать да тихо молиться, заглушая свой страх и отчаяние.
Утром перед самым отлётом Кай навестил келью Флегонта. Опустившись перед образами, он помолился. Путникам он испрашивал помощи в замыслах, остающимся на ожидании – надёжной защиты.
Потом Кай вернулся в пещеру. Погрузка была завершена ещё накануне. По русскому обычаю все посидели на дорожку, затем вышли наружу. Тасе проводить Кая до дельтаплана было не под силу. Оставлять её в пещере одну запретил Дебальцев. Решили все распрощаться возле входа.
Расставание было коротким. Первым, пожав руки мужикам, кивнув женщинам, двинулся Дебальцев. Мария поцеловала в лоб Тасю и шагнула следом. Настала очередь Кая.
Тася стояла бледная и потерянная. Мешковатый чёрный комбинезон делал её отяжелевшую фигурку и вовсе бесформенной. Подпирая поясницу правой рукой, она левой теребила подбородок, видать, боялась разрыдаться. Кай подошёл и обнял её, насколько позволял Тасин живот.
– Маленькие мои, – прошептал он на ушко, это предназначалось не только ей, но и младенцу. – Я вернусь. Всё будет хорошо. Вот увидите. Только ждите. Ладно?
Распухшие Тасины губы мелко-мелко задрожали.
– И-и, – тягуче и сиротливо всхлипнула она и на выдохе одними губами закончила, – ди-и…
Взгляд Кая устремился на куполок часовенки. Свежесрубленный крест со стороны небесной иордани сиял золотом. Покойный Флегонт, благословивший стройку, повелел наречь часовню Христорождественской.
– Помоги, Господи! – прошептал Кай и, оторвавшись от Таси, шагнул на тропу.
Никто из них не ведал своей судьбы и своих сроков – ни те, кто улетали, ни те, кто оставались. Но так было во все времена и со всеми людьми, кто жил до них на этой некогда голубой и ставшей по неразумению человеческому чёрной планете.
Никто из них не ведал, сменится ли Божий гнев на милость. Но так было со всеми и во все времена, начиная с Адама и Евы.
А уж будет ли прок от их усилий – они и подавно не ведали, как не ведали о том их предки, пускаясь в неведомое.
Единственно, что оставалось у этой горстки людей, как и у всех землян во все времена, – НАДЕЖДА.
Оно так далеко улетело, что отыскалось только спустя почти две тысячи лет, точнее в 1960 году.
Сёдзи – скользящие решетчатые рамы, служат в японском доме
