сдержанная природная гамма – о периоде сомнений и неустойчивости. Всё вместе – об обычной ранней молодости, которая каждому, как и мне сейчас, задним числом кажется такой волшебной и отличной от чужих.
* * *
Где-то среди всех этих моих томлений, аккурат после ремонта, у нас дома появилась некая Лили – немолодая француженка, седая, подтянутая, с очень внимательным взглядом. Работавшая, как оказалось, над переводом отцовского романа на французский язык для какой-то их французской престижной премии для иностранных писателей. Обеденный стол с риском для его целостности был перетащен в мою комнату. Потому что в отцовской – везде книги и стол ставить некуда. А в третьей – полкомнаты занимает кровать, что неприлично для европейской гостьи. Тем более такой деловой и важной. Ну а на кухне совсем не комильфо. Мать вытащила наконец бабушкины салфетки, которые до этого только стирала, гладила и убирала обратно в шкаф. Француженка сделала комплимент «трогательной» русской сервировке – я не поняла, прозвучала ли в комплименте ирония. Мать решила, что нет, а отцу было плевать. Я нервничала, когда они направились в отцовский кабинет. Там по моей ошибке – мне было поручено выбрать обои для всей квартиры – стены оказались покрыты жизнерадостными крупными желтыми цветами, вроде бы лотосами, совсем, как мне мнилось, не подходящими для солидного кабинета. Я ожидала гнева отца, но он на стены не обратил вообще никакого внимания. И вот теперь эта француженка отвесит еще какой-нибудь двусмысленный комплимент, типа русский интерьер такой милый. Но нет, ей тоже, как выяснилось, было все равно на лотосы. Они, кстати, до сих пор там.
Они работали и работали над переводом. К нам приходили столоваться французские студенты, дети подруг Лили, учившиеся в московских гуманитарных вузах на русистов. Смешно было слушать их рассказы – медленные, картавые, со старательным подбором слов – про водку, падавшую из окон общежития прямо на «чумодан», и про студентов-вьетнамцев, варивших рыбу у себя в комнате при помощи кипятильника. Общежитие то было знаменито еще и количеством самоубийств его обитателей, но об этом французы ничего не рассказывали. Приезжала владелица того самого издательства, что учредило премию. Рыжая лиса с русской фамилией и с десятком книг современных русских авторов в объемной, но однозначно дамской сумке: «Я вот так на руку небрежно – и мимо таможни, как будто это ничего не весит, дамская сумочка».
Мимо меня, где-то на фоне, нервно, с криками проходила подготовка выезда отца для участия в торжественных мероприятиях премии. Он полетел в декабре. Я плохо понимала, о чем в принципе речь, что будет происходить и чего все ожидают. Хотелось, чтобы отец выиграл. И хотелось, конечно, подарков, новых шмоток. Командировка была запланирована до января, на Новый год мы оставались с матерью вдвоем. Это было так странно и не очень здо́рово. Однако ж «встречать» мне особо было не с кем – пить водку с филологинями не тянуло, а других вариантов не наблюдалось.
Может быть, это было и не 31-е. Но память подкидывает, что прям оно, что прямо ближе к полуночи раздался звонок в дверь. Мать пошла открывать с встревоженным лицом – мы никого не ждем, я – за ней в прихожую. За дверью стоял отец, нараспашку, с розовым от мороза лицом, в сбившемся набок шарфе и всегдашней ушанке чуть набекрень. Он уже ворчал, руководил втаскиванием огромных сумок – подарки, подарки! – и пожимал плечами: «Да что я не видел в этом вашем Париже».
Получил, не получил премию, как было, что за интриги – вспомнилось, но позже, на втором, десятом плане. Та ночь, упорно претендующая на статус новогодней, была – счастье.
2021–1950 гг., Москва
Две дочери. У обеих все в порядке – мужья, дома, дети, какие-то там проблемы, но все решаемые, своя жизнь. Младшая, Анна – чего уж там, и младшая-то далеко не девочка, – где-то тут, время от времени вроде приходит. Не понимаю я, хоть убей, чем она в итоге занимается. Учили ее всему подряд, только и слышно было от ее матери: «Ребенок, я занимаюсь ребенком». И рисовала, и играла, и подавала надежды. Все пшик. Работает в каком-то офисе. Появляется совсем редко. Дочечки, что с них взять, меняют фамилию и – фьюить…
Другая, старшая, Света, осталась даже не в прошлой, в какой-то совсем чужой жизни, там, в городке. Глядя в ее круглые младенческие глаза, останавливавшие на мне недоуменный, ничего не выражавший, впрочем, взгляд, я уже тогда знал, что, когда она вырастет или хотя бы подрастет, я буду далеко. И вряд ли я буду ее любить. И она меня любить не будет. Мы встречались в мои приезды к матери, девочкой она бросалась мне на шею, пушистыми волосами щекотала щеку, громко смеялась. Она вообще много смеялась, все время улыбалась. Стала постарше – разговаривали о литературе. Потом она училась, конечно же, на филфаке. Потом она рассказывала о муже, о доме, о сыне. Сын Светки… мой внук. Я видел его сколько-то раз – хмурый, в отличие от матери, плаксивый какой-то, пухлый парень. Что-то я не помню даже, как его зовут. Светка звонила добросовестно поздравлять с Новым годом и с днем рождения. Последние годы перестала. И правильно. К чему?
Галка, первая жена, была однокурсницей. Как я оказался женат на ней, да еще чуть ли не на первом или на втором курсе, и не помню. До того это неинтересно, не нужно, ни о чем.
К моменту поступления в университет я был убежден в своей особой миссии, в том, что у меня есть предназначение – произвести переворот, фурор, поразить, поставить колом, на уши весь мир гуманитарных идей. Я был абсолютно готов к вступительным, школьная программа освоена с лихвой. Но при этом не то чтобы я был начитан: да, весь Жюль Верн от корки до корки, «Руслан и Людмила» много раз от начала до конца и с конца до начала, «Повести Белкина», Джек Лондон, почему-то Людвиг Фейербах – странный, сумбурный набор, пробелы в самых очевидных местах. Но была абсолютная, непоколебимая уверенность в исключительности своих возможностей. Золотая медаль опять же. Заметки в местной малотиражке подогревали самолюбие, но были в то же время и оскорблением – какой-то «Юный коммунар».
Я многого ждал, я на белом коне вгарцевал на историко-филологический с его курицами-преподавательницами и курицами-студентками. Нас было несколько парней в этом дамском царстве – приятели, друзья, единомышленники. Мы держались почти все вместе, кроме Лёвушки,
