К упрекам в несамостоятельности и несовременности в середине 20-х годов присоединились обвинения в «асоциальности», космополитизме, протаскивании буржуазной идеологии. Но это уже был выход на опасную «передовую линию» политической борьбы. Разговор о литературе не получался, когда критик подходил к оценке творчества писателя с таких, например, «позиций»: «…то, что было терпимо до Октября, стало совершенно несносно в наше время». Эти слова принадлежат Г. Лелевичу – одному из самых яростных противников Грина в 20-х годах. В той же рецензии на сборник Грина «На облачном берегу» (М.; Л., 1925) он утверждал, что «Грин последыш того слоя русской интеллигенции, который не приобщился к буржуазному миру и в то же время не пошел за пролетариатом… Этот слой уже давно вырождается, и книга Грина – одно из ярких проявлений последней стадии вырождения» (Печать и революция, 1925, № 7, с. 271). В связи с нападками на идейную сторону творчества подвергалось сомнению и мастерство художника, объявляемого мистиком. Тот же Г. Лелевич писал, что Грина как «истого декадента» интересует «только болезненное, бредовое, только то, на чем лежит печать психиатрической больницы или спиритического салона…» (там же).
В 20-е годы попытку дать объективное истолкование творческой манеры А. Грина предпринял Я. Фрид – он первым обратил внимание на психологизм писателя. В связи с оценкой сборника «Гладиаторы» (М., 1925) он писал: «…гибкими, послушными схемами приключенческих сюжетов Грин пользуется только для того, чтобы, поместив персонажи в нужную обстановку, облегчить осуществление своего основного задания – психологического анализа. Его интересует личность как таковая – во всех ее отклонениях от нормы в решительные, роковые для людей моменты, когда переживания обостряются. Его интересует психология безумца, калеки, преступника, психология любви-ненависти и т. д.». Интересным является и стремление критика обосновать связь Грина с западной литературой через его близость с эпохой символизма, устремленного к Западу. Не случайно поэтому, полагал Я. Фрид, и тяготение Грина к Э. По – как к основоположнику школы и учителю символистов. Именно «в связи с этим обстоятельством», по мнению критика, разъясняется «оторванность» Грина от русских тем и отечественной литературы (Новый мир, 1926, № 1, с. 187–188).
Показательна эволюция отношения к Грину у некоторых критиков. К. Л оке в 1923 г. в первой рецензии на произведения А. Грина (Книгоноша, 1923, № 14, с. 8) предпринял попытку приблизить А. Грина к творчеству Дж. Лондона. Статья (Печать и революция, 1923, № 5, с. 296) уже более объективна – в ней указывалось на своеобразие, новизну гриновского романтизма и владение сюжетом. В 1933 г. К. Локс выступил со статьей, где он сумел уловить основные особенности творческой манеры Грина (см.: примеч. к рассказу «Тюремная старина»).
Пережил эволюцию А. Роскин. В первой статье о произведениях А. С. Грина (Художественная литература, 1935, № 4, с. 6) он видел в романтике лишь искусного формалиста, идейно враждебного новому строю. Во второй (Литературный критик. 1938, № 5, с. 167–187) автор был более объективен – здесь он радикально пересматривал свой взгляд, снимая с Грина ярлык поставщика «легкого чтения». Л. Роскин утверждал теперь: «О Грине часто говорят как о писателе, бежавшем от жизни. Между тем книги Грина возбуждают ту тягу к прекрасному, которую способны внушать только книги жизнелюбцев». Критик склонен был видеть влияние Л. Куприна на становление творческой манеры писателя: «..лучшее – купринское – осталось в гриновском творчестве: ясный и солнечный воздух купринских „Листритонов“… Грин воспевает волю к благородному деянию, важность и совершенную необходимость красоты в обыкновенной человеческой жизни. Творчество Грина оптимистично в самой своей основе».
С высокой оценкой творчества писателя в 30-е годы выступили М. Левидов, Ю. Олеша, Л. Борисов и другие. «Почему любят его читатели?» – ставила вопрос М. Шагинян и видела причину в приверженности к теме, «которая отвлеченно называется „душой человека“. „Все в тебе, человек“, – вот азбука Грина» (Красная новь, 1933, № 5, с. 171). Критерием объективной оценки творчества А. С. Грина в первую очередь может служить отношение к нему писателей-современников; оно вызревало изнутри, вступая в противоборство с предвзятыми оценками.
В письме Н. Асееву из Сорренто 5 мая 1928 г. М. Горький признавал: «Грин – талантлив, очень интересен, жаль, что его так мало ценят» (Архив А. М. Горького. – Шифр ПГ-РЛ, 2, 12). И еще ранее, в апреле 1926 г. он писал А. Воронскому: «…В области „сюжетной“ литературы все интереснее становится А. Грин. В его книжке „Гладиаторы“ есть уже совсем хорошие вещи» (Архив А. М. Горького. – М., 1965. Т. 10: М. Горький и советская печать. Кн. 2. – С. 32).
А. Грин жаловался в письме М. Горькому (3 авг. 1930 г.) на трудности с изданием его книг. Например, в издательстве «Земля и фабрика» ему сказали: «Вы не хотите откликаться эпохе, и в нашем лице эпоха Вам мстит» (Архив А. М. Горького. – Шифр КГ-П, 22-3-8). Ощущая этот перекос в отношении к писателю, доброжелательная критика, вопреки очевидности, утверждала, что «плавание в глубь индивидуальности было Грину абсолютно чуждо» (М. Шагинян), что «авантюрный» сюжет А. С. Грина выше подобных ему в западной литературе прежде всего присутствием психологизма.
Большой интерес к творчеству Грина проявлял К. Зелинский. В 1934 г. он опубликовал ряд статей, где высоко ставил его талант как стилиста. Он также указывал на двойственность миропонимания писателя: «Грин и борец, и „прячущийся от жизни“ художник». При этом критик называл писателя «воинствующим романтиком» (см. предисловие к сборнику «Фантастические новеллы». – М., 1934).
В 30-е годы объективные суждения о творчестве писателя выдвигаются на передний план, хотя Порой продолжают звучать отголоски прежних оценок. Тезис К. Зелинского (1934 г.) о том, что Грин находился в постоянном конфликте с жизнью действительной, «уточнял» Л. Роскин: «Каждая новая вещь Грина превращалась в глухую тяжбу с советской действительностью, с революцией…» (Художественная литература, 1935, № 4, с. 6). К. Зелинскому принадлежит мысль о том, что в творчестве Л. Грина прослеживается любопытное и постепенное «превращение» его стиля от Куприна к Эдгару По (Красная новь, 1934, № 4, с. 206).
Подлинным критерием оценки творчества романтика в 30-е годы явилось коллективное обращение в издательство «Советская литература» о публикации посмертного сборника произведений А. Грина (ЦГАЛИ. Фонд № 127. On. I. Ед. хр. 210. Лл. 11–13. Письма писателей в издательство «Советская литература»). В этом документе содержится признание таланта А. Грина такими мастерами слова, как Ю. Олеша, Н. Асеев, Л. Леонов, Ал. Малышкин, Э. Багрицкий, В. Катаев, Л. Сейфуллина, А. Фадеев, Ю. Либединский. В результате вышел сборник А. С. Грина «Фантастические новеллы» (М.: Советский писатель, 1934. – 597 с), вобравший в себя лучшие его произведения.
Наиболее активным сторонником творчества Грина выступил К. Паустовский. Он опубликовал ряд статей, преображенных затем в форму критико-биографического очерка. На протяжении последующих – десятилетий этот очерк служил предисловием ко многим отечественным и зарубежным изданиям А. С. Грина. К. Паустовский утверждал, что современность 30-х годов нуждалась в творчестве Грина как романтика. Но в то же время он (как и М. Шагинян, и М. Слонимский, и др.) сетовал, что Грин не сумел освоить «жизненную конкретику новой действительности». В этом выводе было явное противоречие, скрытое от критиков господствующим «пафосом эпохи». Ведь очевидно, что Грин перестал бы существовать как индивидуальность, если бы ему удалось освоить жизненную конкретику в том упрощенном понимании, которое тогда подразумевалось.
30-е годы стали переломными в оценке творчества писателя. Но несмотря на рост популярности, вульгаризаторская критика ограничивала доступ его произведений к широкому читателю. В эти годы А. С Грина издают очень мало, а в библиотеках его произведения по-прежнему изымаются.
Объективное исследование романтизма А. Грина было прервано войной. В 50-е годы возобладала злобная вульгаризаторская критика – в центральных журналах появились статьи В. Важдаева (Новый мир, 1950, № 1, с. 257–272) и Ан. Тарасенкова (Знамя, 1950, № 1, с. 162–166), в которых творчество Грина объяснялось с позиций огульных политических обвинений. На основе этих статей построена информация о писателе в БСЭ (1952, т. 12). А. С. Грин был посмертно объявлен космополитом и предан забвению. Его книги не переиздавались в течение ряда лет.
В 1956 г. в «Новом мире» был опубликован страстный критический очерк М. Щеглова в защиту романтизма А. Грина. С тех пор в печати появилось множество работ, для которых показателен тон доброжелательства, объективного, бережного отношения к творчеству русского романтика. Его художественное наследие начали осваивать с разных сторон: стали всерьез изучать своеобразие романтизма писателя, его художественной концепции (В. Вихров, В. Ковский – автор первой диссертации и первой монографии о А. Грине); началось критическое освоение новеллистики писателя (В. М. Россельс), накопление жизненно-биографического материала (В. Сандлер).
