— Да с ним и Неволька-изменщик, — добавил Гурка.
— Помилуй! Да кто сказал, что мы вешали Кузьку? — взмолился старший стрелец. — Кузька сын Прохора, я его с эких лет знаю!..
— Нас не было там… — вмешался второй стрелец.
— Ладно, — прервал их Гурка. — Ты, Федя, их карауль, а мы с Иваном пойдем на часок к Максиму…
Они вышли в соседний двор.
— Что ж, робята, пятидесятников воевода не даст по деревьям вешать, — в раздумье сказал Максим, узнав обо всем происшедшем. — Теперь нагонят стрельцов по уезду — житья не станет… Видно, пора забаву кончать да идти на Дон. А там слушать в оба с Руси вестей: как где начнется в новых местах, так и всюду вновь подымать… Зови-ка сюда стрельцов, — обратился Максим к Иванке.
Стрельцов привели.
Иванка взглянул на них поближе и узнал молодого стрельца Павлика Тетерю.
— Я тебя видел во Пскове недели нет! — удивился Иванка.
— И я тебя видел с угольной рожей, да, вишь, не выдал! — ответил стрелец. — Послали еще нас, новую сотню, тебя ловить, да, сказывают, еще сотни две посылать хотят. До того, мол, уж дерзок! Извести все ватажки вышел указ…
— Вы нас пустите с миром, — просто сказал старший стрелец. — Мы вам зла не хотим.
Иванка спросил Максима, как с ними быть.
— На что тебе их? Пусти. Не дворяне. Время придет, и встанут с народом опять, — отозвался Максим.
Стрельцы поклонились ему.
— А что, робята, пойдете ли с нами к весне? — спросил Иванка.
— К весне не встанут стрельцы, — ответил старший. — Летом надо нам было еще держаться, а весной не поднять. Теперь долго силы копить.
— Да и вы бы смирились, — сказал Павлик Тетеря, — не ныне, так завтра найдут. Что за корысть, коль повесят?
— Один за всю землю не встанешь, — поддержал его старый стрелец. — Ну, будешь разбойничать, ну, дворян погубишь десяток, а толку что?! Без города, без стрельцов воевать на дворян не ходи: они дружны и ратное дело знают…
— А коль мы отобьем из съезжей избы Гаврилу с Михайлой, Томилу, Козу да иных, да учиним на дворян ополченье, как Минин-Пожарский на ляхов, да сызнова город подымем? — сказал Иванка и выжидающе поглядел на стрельцов.
— Не вздынешь, — твердо ответил старик. — Крестьяне жить привыкли погост от погоста семь верст… Ты их не собьешь в ополченье. Они — как грибы по кустам…
— А Минин?.. — запальчиво возразил Иванка.
Старый стрелец усмехнулся.
— Минин дело совсем не то, малый, — со снисхождением сказал он. — Когда враг из чужой земли лезет, тогда все встают. Уж куды — бояре, и то иные корысть свою забывают. На том и держится Русь, без того ей не быть… Ино дело, когда меж себя, — тут не единство, а рознь… Не было бы розни, и спору не быть… Эх ты, Ми-нин! — со вздохом закончил стрелец. — Не усидел на спине, на хвосте не удержишься!..
— Да и слух есть, робята, — сказал Павлик Тетеря, — сказывают — царь указал, чтобы заводчикам мятежа не бывать во Пскове, и их в Москву повезут…
— В Москву?! — подскочив, воскликнул Иванка. — Когда повезут?!
— Кто знает, когда… — ответил стрелец.
Гурка вышел, пока Максим и Иванка говорили со стрельцами.
— Федюнь, где Аксюша? — шепнул он, возвратясь.
— На печке, чай, спит, — сказал Федя.
— Да нет ее там.
Гурка кинулся по деревеньке ее искать. Во дворах ее не нашлось, даже не заходила. Он вышел с фонарем в конюшню. Стойло, где был жеребец Аксюши, теперь опустело…
— Уехала! Эх, девка, девка, спугнул я тебя, как голубку! — воскликнул Гурка. — Теперь бы нам и зажить!..
Братья, семья, все, чего ему не хватало в бродяжной, бездомной жизни, явилось само. Ему вдруг захотелось тепла и покоя… Жениться, уйти куда-нибудь на Дон, что ли, в далекие земли, зажить домом, не воевать, не драться, не подставлять головы…
— Уехала, — в раздумье и досаде повторил Гурка, сокрушенно качнув головой.
Он постоял в конюшне у опустелого стойла и молча вошел в избу.
— Нашел? — спросил Федюнька, уже возвратившийся от Максима.
— Не нашел. Домой ускакала, к матке…
— И умница, слава богу. Куды ей тут с нами! — одобрил поп Яков…
10
На пеньке у дороги, возле Пантелеймоновского монастыря, сидел старичок с топором и котомкой…
— Шерстобит со своим лучком и с ним монастырский служка по дороге на Псков поравнялись со старичком-плотником.
— Здоров, дед! — поклонясь, окликнул его Шерстобит.
— Заспались, молодые. Тут чуть не замерз, — сказал плотник, встав с места. — Пора, пора, — тихо добавил он. — Пистоли заряжены ль?
— Все припасено, отец Яков, — ответил Шерстобит.
— Ну, гляди, не зевать! Не схватили бы нашего молодца.
— Не дадим! — уверенно сказал Шерстобит.
Из снежной дали встали псковские стены и башни Великих ворот.
По дороге тянулись обозы по пять, по десять саней, шли пешеходы, редко — в валенках, чаще в лаптях, с узелками и с котомками, закинутыми за плечи…
Одетый плотником поп Яков, служка и Шерстобит шли вместе. По мере приближения к городским воротам все суровее и озабоченней делались их лица.
То отставая от них, то равняясь, то обгоняя, шли пешеходы — крестьяне, монахи, стрельцы, горожане по трое, по четверо вместе, и поп Яков значительно переглядывался с прохожими, но ни разу не скинул шапки, не поздоровался и не сказал никому ни слова…
У самых Великих ворот их нагнал обоз из пяти возов с бочками. У передней лошаденки распустилась супонь. Обоз почти обогнал их. Старик плотник крикнул хозяину:
— Эй! Супонь рассоплил, подбери, раззява!
— Спасибо, папаша, — кротко ответил тот, остановился и стал возиться у конской морды, затягивая хомут. Все воза с бочками остановились за ним, и пешеходы их обогнали, подходя к воротам…
На многих санях ехали в город к торгу крестьяне, везли продавать кто свиную тушу, кто битых гусей, кто сено. И воротные стрельцы у Великих ворот осматривали воза, чтобы не было какого-нибудь неуказанного «воровского» привоза.
Молодой стрелец Костя Волосяник стоял у ворот. Он вскакивал на воза, повертывал тушу, ворошил сено, протыкал его копьем и пропускал крестьян в ворота. Он подошел к возу с двумя бочками.
— Что у тебя?
— Квашеная капуста, не видишь? — развязно ответил хозяин.
Костя Волосяник вскочил на сани и скинул покрышку с бочки. Он открыл рот, да так и остался.
— Накрой скорее, дурак! — проворчала из бочки «капуста», направив на него пистоль.
Костя опомнился и накинул покрышку. Хозяин саней стоял белый как снег. В ожидании, когда проедут воза, застряла в воротах толпа пешеходов. Лица их были напряжены, руки всех были сунуты в пазухи…
— Чего встал!.. Чего встал посреди дороги? Пошел! — закричал на хозяина «капусты» Костя. Тот взмахнул кнутом так, что чуть ли не пересек пополам лошадь.
— Н-но-о! Ме-о-ортвая! — заорал хозяин, торопясь проехать в ворота…
Костя Волосяник скинул шапку и задумчиво почесал в затылке.
— У тебя чего? — спросил он следующего мужика.
— Вишь сам — капуста.
— Ступай живей! — огрызнулся Костя, даже не смея взглянуть на бочку…
Толпа пешеходов с дружным и облегченным вздохом двинулась в ворота за санями.
Но они запоздали…
11
«Чтобы Гаврилка с товарищи во Пскове, сидя за приставом, злого умысла не учинили и воровства и смуты не завели, отослал я их, по вашему, государь, указу…» — писал воевода, окольничий князь Львов к царю.
Под сильным конвоем дворян и казаков тронулась вереница саней. Было раннее утро, а город уже проснулся.
Увидев печальный поезд, две-три женщины крикнули:
— Повезли!
— Казнить повезли!
Одна запричитала, подхватила другая, и вдруг — как это вышло, что молва неслась быстрее коней, но только до Петровского конца города долетела она раньше, и, когда подъехал санный поезд, улица была уже вся запружена толпою народа.
— Дорогу! — выкрикнул пристав, боярский сын Марк Тимашев, тот самый, что охранял поезд Логина Нумменса при въезде его во Псков.
В другое время, в другом месте боярский сын не постеснялся бы огреть плетью двоих-троих ближе стоявших людей, но на этот раз его одолела робость. Правда, он не видал оружия ни у кого в руках, но толпа была так велика и густа, что могла просто так, руками разорвать в клочья стражу вместе с конями…
А народ притекал еще сзади. Отставшие догоняли поезд, на ходу натягивая шубейки и зипуны, женщины с ребятишками, ребята постарше — сами собой… Бежали посадские и стрельцы с криками, с плачем и бранью.
— Не велели во Пскове казнить, в Новгород повезли! — кричали в толпе.
— Эй, пристав, скажи там боярам, коли велят их казнить, и нам быть всем с ними в казни!
Пристав обернулся.
— Кому скажу? — спросил он. — Нас-то, сирот, и не пустят к боярам.
— А ты дойди! — крикнула крендельщица Хавронья. — Всем городом сказываем!
