листа правят оклады медикам. Будто при царе Горохе нынешний беспредел учинили. А ведь всё ломали – оптимизировали! – при Скворцовой, которая была сперва замом, а потом стала министром. Теперь она, как ни в чём ни бывало, исправляет свои же ошибки. И никто об этом ни слова. А законы, которые сейчас принимают для сбережения леса и увеличения числа лесников? Почему не назовут тех, кто их число сокращал и негодный лесной кодекс пробивал? При Путине всё содеялось.
– Точно! Никого не наказывают! – рявкнул Цветков. – А коли вожжи порвались, за хвост не удержишь.
– Дело, Григорий даже не в наказании. Но сказать-то о том, что мы ошиблись, надо! Что того-этого не учли, извращение жизни допустили. Кто поверит в благие перемены, если у власти полностью атрофировано чувство самокритики? В моём дневнике, в помесячном итоге это отмечено, не с голоса пою.
Донцов лихорадочно вспоминал кремлёвские политические будни последних лет. Сколько совещаний, встреч, прямых линий, масштабных пресс-конференций с острыми вопросами! Но как ни силился, не мог припомнить ни единого случая, когда президент или кто-либо из его присных самокритично сказал бы о неудачных решениях. Они ведь были, эти неразумные решения, их не могло не быть при становлении нового порядка жизни. За двадцать лет ошибок набралось немало, и зачастую вполне объективных. Но почему, почему никто и никогда самокритично не говорит о былых просчётах? Не принято! Руководящий стиль не допускает публичного признания оплошностей. Да, самокритика у власти не в чести – снизу доверху! Как странно, что эту яркую отличительную черту эпохи глубинного путинизма подметил простой сельский учитель. Правда, учитель истории, учитель старой закалки, помнящий времена, когда самокритики не чурались.
Донцова так увлекли эти размышления, что неожиданно для себя самого он решительно поддержал Гостева:
– Я кое-что могу добавить по своей части. Какие баталии шли в политических и деловых кругах вокруг присоединения к ВТО! Шестнадцать лет сопротивлялись, предупреждали, что нашему среднемалому бизнесу туго придётся. Но нет, сломали! Вступили всё-таки в ВТО, чтобы быть не хуже других. На самом верху что говорили? Не можем стоять на обочине мирового прогресса, надо войти в мировую экономику, в ВТО. Хотя часть гибельных условий отбили. А сейчас, когда америкосы санкциями на ВТО наплевали, пошли разговоры, не выйти ли из ВТО. Чтоб меньше обязательств на нас висело. Но не хотят самокритично оценить происшедшее. Чтоб не вспоминали, кто закопёрщиком был. А отсутствие самокритики – матерь других ошибок, это, Иван Михайлович, вам из истории лучше меня известно.
– Я не экономист, Виктор Власович, но человек грамотный. А любому грамотному человеку ясно, что, независимо от всяческих идеологий, есть два пути движения. Один можно назвать так: «Деньги делают деньги». А второй – это промышленное развитие. Россия ныне движется по первому пути, это очевидно. Даже среди национальных проектов один из главных – благоустройство городов. Дело, конечно, благое. Но нам, из деревни, понятно, что средства эти отдачи не дадут, зато кое-кого обогатят. Если не ошибаюсь, экономисты такие вложения называют омертвлением капитала. А жизнь, обстановка – не до жиру. Народ о тротуарах из плитки не мечтает, подождал бы, лучше заводы строить. Ан нет, кому-то выгоднее деньги в землю закапывать, в бордюры тротуарные, чтоб мигрантов побольше привлечь и обогатиться. Почему из Тулы на такие работы мужиков в Москву не зовут? Поехали бы подзаработать…
– Креаклы, мать их! – Цветков выругался непонятным ему словом.
Но Иван Михайлович, не обращая на него внимания, продолжил:
– Уж коли вы затронули эту тему, не могу не упомянуть о плодах моих исторических размышлений. Коммунист Гайдар, перевоплотившись в рыночника, как и положено новообращенцу да вдобавок книжному, принял за идеал американский капитализм образца 1929 года, отсюда и его знаменитая рука рынка, которая всё отрегулирует. Но такого капитализма давным-давно нигде в мире нет. Вот изначальная причина наших нестыковок. А что касается самокритики, то её отсутствие, замечено мною, надолго оттягивает необходимые меры по исправлению прежних ошибок. Тянут до последнего, когда уже деться некуда. У Салтыкова-Щедрина, возможно, помните – одни коверкают, другие расковеркивают. А у нас гораздо круче: коверкают и расковеркивают одни и те же люди. До развития ли им! Это свойство современной эпохи многое объясняет. Тут уж другой наш классик на ум приходит – Гоголь. Как бы бричка Селифана не перевернулась!
– Дайте и я скажу! – вдруг выступила необычно активная в этот вечер Крестовская. – Я же помню, что конкуренцию объявили главным рычагом снижения цен. Для этого в нашем районе открыли сразу пять новых аптек. А что вышло? Они объединились в сети, и цены на лекарства – до небес! Где ваша конкуренция? Трижды – фу! Как у нас в больнице говорили по скучным поводам, чай без сахара, руки без мыла.
Но Иван Михайлович, продолжая свои размышления, вернулся к обсуждению общих вопросов:
– А вот вспомните. В 80-х годах, когда началось возрождение великого Китая, архитектором реформ стал Дэн Сяопин, формально уже отошедший от власти. С административных постов ушел, но остался духовным лидером нации, ключевой фигурой в государстве. Это он настоял на том, чтобы не допустить китайского «майдана» на площади Тяньаньмэнь, открыв путь к росту страны. По сей день его имя в Китае пользуется авторитетом незыблемым.
Умолк, выдержал долгую паузу и задумчиво сказал:
– Вот я и размышляю: появится ли в России свой Дэн Сяопутин?
Все молчали, как показалось Донцову, потрясенные словами Гостева. Во всяком случае, сам Власыч точно был потрясен глубиной его суждений. И предложил тост персонально за Ивана Михайловича, скромного летописца эпохи, который сегодня очень яркими красками дополнил картину современной российской жизни.
Когда гости разошлись и Антонина занялась мытьём посуды, Дед заговорщицки сказал Виктору:
– Ты совсем не пил, а я пил чуть-чуть, да никто не заметил.
Толковать будем натрезво. Пошли на завалинку.
Они присели на закалитной скамейке, над оврагом. Ещё девяти вечера нет, но темень обступала со всех сторон, день заметно шёл на убыль. За оврагом где-то далеко-далеко начинала подсвечивать край небосвода луна на ущербе. Криворослый урёмный лес, выстилавший дно широкого оврага, замер в безветрии.
Тишина стояла такая, что в ушах звенело.
– Давай, Дед, излагай. Что-то ты сегодня скучный.
– Радоваться, Власыч, нечему. Третьего дня сижу я на этой скамейке, – ну, чуть позже, луна вылезла, – и смотрю, от проулка человек идёт. Бросает его туда-сюда, вот-вот в овраг скатится. Помнишь, я жалился: по нашей тропке чужой люд зачастил, инославные блудняки объявились, маленького чёрного мы с тобой видели, он тут приноровился шастать. – Дед говорил беседливо, повествовательно. – А этот
