Куницын (останавливая его). Атанде-с немного! У нас, и кроме этого, есть еще с вами счеты; мы поговорим потом.
Клеопатра Сергеевна. Отчего же, Куницын, вы не хотите взять ваши деньги?
Куницын (опять краснея). Сделайте милость, прошу вас, извольте заниматься вашим разговором и не беспокойтесь обо мне.
Бургмейер (опять относясь к Клеопатре Сергеевне и очень нерешительным голосом). Вы, кроме этого долга, Клеопатра Сергеевна, не имеете ли еще в чем нужды?
Клеопатра Сергеевна (перебивая его). Нет... что ж... Особенной нет. Но я желала бы, Александр Григорьич, попросить вас о гораздо большем: теперь я очень хорошо сама сознаю, сколько виновата перед вами. Я тогда... за одно неосторожное ваше слово... чувству моему, которое следовало бы задушить в себе... я позволила развиться до безумия, и безумием этим я погубила было того человека, которому больше всех на свете желала счастья. Дайте мне, Александр Григорьич, возможность поправить это, возьмите меня опять к себе не женой!.. Нет... зачем же это... Но я буду вашим другом... дочерью... сестрою... а Мировичу дайте еще лететь в жизнь: мы связываем ему только крылья.
Мирович (бледный, как мертвец, и потирая себе руки). Евгения Николаевна, видно, вполне справедливо мне говорила о вашем давнишнем намерении сойтись с вашим супругом!
Клеопатра Сергеевна (опять скороговоркой). Да, она все справедливо обо мне говорила... (Бургмейеру.) Вы берете меня?
Бургмейер. Клеопатра Сергеевна, разве вы могли сомневаться в этом? Я все готов исполнить, что вы желаете, и сочту за счастье для себя, что около меня будет жить хоть сколько-нибудь жалеющее меня существо, а не люди, готовые отнять у меня почти жизнь!
Клеопатра Сергеевна (с усилием над собой подходя к Мировичу). Прощайте, Вячеслав, не сердитесь на меня и не проклинайте очень, и если будете вспоминать меня, то знайте: мы, женщины, тоже имеем свое честолюбие, и когда женщина кого истинно любит, так ей вовсе не нужно, чтоб этот человек вечно сидел около нее и чтобы вечно видеть его ласки. Напротив. Для нее всего дороже, чтоб он был спокоен и доволен, где бы он ни жил - вместе или врозь с нею!
Мирович (настойчиво и с твердостью). Полноте, Клеопатра Сергеевна, казуистикой ни себя нельзя ни в чем убедить, ни другим ничего доказать! Образумьтесь лучше и поймите хорошенько: на что вы решаетесь?
Клеопатра Сергеевна (потупляясь). Я решаюсь на то, что говорит мне моя совесть! (Как-то торопливо относясь к Куницыну.) Вы, Куницын, были всегда так добры ко мне... Я вам очень благодарна, и, пожалуйста, возьмите у мужа деньги!
Куницын (опять вспыхнув). После-с, после мы об этом потолкуем!
Клеопатра Сергеевна (взглядывает еще раз на Мировича и идет к дверям, но потом схватывает вдруг себя обеими руками за грудь и восклицает). Господи, что же это я делаю!.. (И затем в каком-то почти исступлении вскрикивает.) Александр Григорьич, уведите меня отсюда, поскорее уведите!
Бургмейер поспешно подает ей руку
и вместе с Куницыным уводит ее.
Мирович (делая сначала движение как бы идти за ними, но тотчас же и останавливаясь). Зачем? Для чего? Роман как следует прошел уже по всем своим темпам: было сначала сильное увлечение... Любовь!.. Но натянутые струны поослабли и перестали издавать чарующие звуки, а тут еще почти неотразимые удары извне, и разлука неизбежна!
Возвращается Куницын; он какой-то опешенный.
Куницын (выходя прямо на авансцену). Вот уже именно словами Шекспира могу сказать: "Сердце мое никогда не знало жалости, но, рассказывая эту грустную повесть, я буду рыдать и плакать, как черноликий Клиффорд!"
Мирович (обращаясь к нему и каким-то задыхающимся голосом). Что там такое еще происходило?
Куницын (сверх обыкновения с чувством). Это ужасно что такое! Клеопатра Сергеевна удержаться, главное, никак не может: рыдает на всю улицу, да и баста!.. Дурак этот Бургмейеришка тоже растерялся совершенно! Тут оставаться, видит, срам, а везти боится - хуже обеспокоишь! Так что уж я даже закричал ему: везите, говорю, ее; может быть, лучше протрясет!
Мирович (с каким-то искривленным ртом). Сама пожелала того и выбрала!
Куницын. Нет, братец, нет, как хочешь, ты тут во всем виноват!.. Каким же образом женщину, привыкшую к довольству, держать в этакой конуре и кормить протухлой колбасой и картофелем! Это какая хочешь уйдет - не выдержит. Я тебе всегда говорил, что деньги нынче все значат! Ну, если их нет, а они надобны, так украдь их, черт возьми! Поверь, что на деле моя философия всегда твоей верней будет!
Мирович (уже с гневом). Ты дурак после этого совершеннейший, если не понимаешь того, что я слишком сегодня несчастлив и слишком страдаю, чтоб издеваться надо мной и делать наставления мне...
Куницын. Не стану, не стану, бог с тобой! В Америку едешь?
Мирович. Еду.
Куницын. Когда?.. Скоро?
Мирович. Послезавтра, вероятно.
Куницын. Ну, приду на чугунку проводить!.. Прощай! (И, не смея подойти проститься с приятелем, уходит.)
ЯВЛЕНИЕ X
Мирович (один и взмахивая как-то решительно головой). Прими, Ваал, еще две новые жертвы! Мучь и терзай их сердца и души, кровожадный бог, в своих огненных когтях! Скоро тебе все поклонятся в этот век без идеалов, без чаяний и надежд, век медных рублей и фальшивых бумаг!
Занавес падает.
ПРИМЕЧАНИЯ
ВААЛ
Впервые драма напечатана в журнале "Русский вестник", 1873, No 4 (апрель).
Над этой пьесой Писемский работал, по-видимому, в первые месяцы 1873 года. В первой половине марта этого года она была уже закончена, и Писемский решил представить ее вместе с комедией "Подкопы" ("Хищники") на соискание Уваровской премии. С этой целью он обратился за содействием к академику А.В.Никитенко. В письме к нему от 16 марта 1873 года он так характеризовал тему этой драмы: "...кроме "Подкопов" я написал еще новую пьесу "Ваал". Из самого заглавия вы уже, конечно, усматриваете, что в пьесе этой затронут вряд ли не главнейший мотив в жизни современного общества: все ныне поклоняются Ваалу, - этому богу денег и материальных преуспеяний, и который, как некогда греческая Судьба, тяготеет над миром и все заранее предрекает!.. Под гнетом его люди совершают мерзости и великие дела, страдают и торжествуют"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 252.
Никитенко дал пространный и весьма благоприятный отзыв о "Ваале", отметив прежде всего важность и злободневность его темы, типичность выведенных характеров, "...со стороны характеров, - писал он, - пьеса г.Писемского отличается замечательным достоинством. Все они верны текущей действительности, которую автор имел в виду... Притом лица, выведенные автором на сцену, не олицетворения каких-нибудь понятий, а живые действующие лица... Архитектоническая сторона пьесы представляет стройное, хорошо сложенное целое. Нет растянутости, столь обыкновенной во многих из наших литературных произведений, ничего, что не относилось бы к основной идее"*. Однако академическая комиссия не признала пьесу достойной премии.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 702.
Первое представление "Ваала" состоялось 12 октября 1873 года на сцене Петербургского Александринского театра в бенефис Н.Ф.Сазонова. Спектакль этот вызвал многочисленные и крайне противоречивые отзывы печати. Большинство даже тех рецензентов, которые были явными апологетами буржуазии и никогда не сочувствовали передовой молодежи, обвиняли Писемского в стремлении очернить "молодое поколение". Конечно, главной причиной такого рода отзывов была резкая антибуржуазная направленность пьесы Писемского. Но в то же время нельзя не учитывать и того факта, что сценическое истолкование "Ваала" актерами Александринского театра могло дать повод для таких отзывов. Писемский был невысокого мнения о труппе этого театра. Не доверяя петербургским режиссерам, он всегда стремился принять непосредственное участие в подготовке своих пьес к представлению на Александринской сцене. Так было и на этот раз. Однако ему, очевидно, не удалось сколько-нибудь существенно повлиять на характер актерского исполнения "Ваала". В этом отношении очень ценно свидетельство сына драматурга - Н.А.Писемского. "Что касается до твоей пьесы, - писал он, - то во второй раз она прошла с гораздо большим успехом, чем в первый... но из этого не следует, чтоб актеры играли лучше. Напротив того: они играли хуже, но они играли во вкусе публики Александринского театра. Пожинать лавры на этот раз пришлось Струйской, Подобедовой и Жиду (то есть исполнителю роли Руфина Ф.А.Федорову. Струйская и Подобедова соответственно исполняли роли Клеопатры Сергеевны и Евгении Николаевны. - М.Е.). Каждая сцена, в кой они участвовали, вызывала шумные и продолжительные рукоплескания. В игре Струйской и Подобедовой не было прежней сдержанности и прежнего старания: они развязались, произносили свои монологи с подчеркиванием наиболее эффектных мест - одним словом, делали все, чтобы угодить грубому и неразвитому вкусу александринской публики, - и достигли своей цели"*.
