когда ты привезешь ей гинекологическое зеркало, — говорила Шарлотта, — двери этого дома закроются перед тобой».
— Привет! — кричала я с порога; если честно, не припомню случая, когда стучалась бы. — Даю тебе пять минут, — сказала я, когда Эмма побежала наверх к Амелии. — Не снимай пальто.
Я прошла по коридору в гостиную Шарлотты, где ты лежала в своих «ортопедических штанах» и читала.
— Пайпер! — просияла ты.
Глядя на тебя, я все чаще замечала не дефекты костей или низкий рост, свойственные твоему заболеванию. Я вспоминала, как плакала твоя мать, потому что у нее снова не вышло забеременеть. Или как она забрала у меня стетоскоп, чтобы послушать биение твоего крохотного, как у колибри, сердечка.
Я села рядом с тобой на диван и вынула из кармана пальто новый сувенир — пляжный мяч. Уж поверь, не так просто раздобыть его в феврале.
— Мы так и не дошли до пляжа, — сказала ты. — Я упала.
— А-а-а… Но это не просто пляжный мяч, — отозвалась я, надувая его до тех пор, пока он не стал похож на живот беременной на девятом месяце. Я положила его между твоих ног, прижимая к гипсу, и похлопала. — Это, — сказала я, — бонго.
Ты засмеялась и тоже застучала по пластиковой поверхности. На звук в комнату вошла Шарлотта.
— Выглядишь кошмарно, — сказала я. — Когда ты в последний раз спала?
— Боже, Пайпер, я тоже рада тебя видеть…
— Амелия готова?
— Для чего?
— Для катка.
Шарлотта шлепнула ладонью по лбу.
— Совершенно вылетело из головы. Амелия! — крикнула она, а потом мне: — Мы только что вернулись домой от юриста.
— И как? Шон все еще грозится засудить весь мир?
Вместо ответа Шарлотта хлопнула по пляжному мячу. Ей не нравилось, когда я критиковала Шона. Твоя мать была моей самой лучшей подругой, а вот отец выводил из себя. Если он что-то вбивал себе в голову, то все, конец, — его уже было не переубедить. Шон видел мир в черно-белом цвете, а я обожаю всплеск красок.
— Угадай что, Пайпер, — вдруг сказала ты. — Я тоже ходила на каток.
Я взглянула на Шарлотту, которая кивнула мне. Подруга до ужаса боялась пруда на заднем дворе и всех его соблазнов. Я с нетерпением ждала истории об их приключении.
— Если ты забыла о катке, то забыла и о распродаже выпечки?
Шарлотта вздрогнула:
— А ты что испекла?
— Брауни, — ответила я. — В форме коньков. А вместо лезвий и шнурков — глазурь. Понимаешь? Коньки с глазурью?
— Ты испекла брауни? — сказала Шарлотта, и я последовала за ней на кухню.
— Сама! Остальные мамочки уже внесли меня в черный список, потому что я пропустила весеннюю встречу ради медицинской конференции. Стараюсь наверстать упущенное.
— И когда ты взбила тесто? Пока накладывала швы после эпизиотомии? После полутора суток работы? — Шарлотта открыла кладовую и порылась на полках, пока не нашла упаковку чипсов «Ahoy!» и не высыпала их на блюдо. — Серьезно, Пайпер, тебе обязательно быть такой чертовски идеальной?
Подруга вилкой потрогала кексы.
— Ничего себе! — воскликнула я. — Кто подлил мочи в твой «Чириос»?
— А ты чего ожидала? Влетаешь сюда на крыльях бабочки, говоришь мне, что я кошмарно выгляжу, а потом выставляешь меня и вовсе немощной…
— Ты главный кондитер, Шарлотта. Ты можешь печь сутки на… Что ты, черт побери, делаешь?!
— Придаю им более домашний вид, — сказала Шарлотта. — Я больше не главный кондитер. Уже довольно давно.
Когда я познакомилась с Шарлоттой, ее только объявили лучшим шеф-кондитером в Нью-Гэмпшире. Впервые я прочла о ней в журнале, который расхваливал ее умение соединять несовместимые ингредиенты и выдавать самые удивительные кондитерские изделия. Именно Шарлотта раньше приходила в мой дом не с пустыми руками — приносила капкейки с глазурью из сахарной ваты, пироги с ягодами, которые взрывались как фейерверки, пудинги, напоминавшие пищу богов. Суфле у нее выходили легкими, как летние облачка, а шоколадное фондю стирало лишние мысли, накопившиеся в голове за день. Шарлотта рассказывала, что когда занимается выпечкой, то заглядывает внутрь себя, а все остальное утрачивает смысл, ведь она вспоминает свое истинное предназначение. Я ей завидовала. Я тоже могла похвастаться призванием — я была чертовски хорошим врачом, но Шарлотта обладала настоящим талантом. Она мечтала открыть кондитерский магазин и написать кулинарный бестселлер. Я даже представить себе не могла, что она может любить что-то больше выпечки. Пока не родилась ты.
Я отодвинула поднос в сторону:
— Шарлотта, ты в порядке?
— Поглядим. На прошлых выходных меня арестовали, моя дочь замурована в гипс, а у меня пока даже не было времени принять душ. Конечно, все просто супер! — Она повернулась к дверному проему и лестнице, которая вела на второй этаж. — Амелия! Идем!
— У Эммы тоже, когда ей надо, пропадает слух, — сказала я. — Клянусь тебе, она игнорирует меня намеренно! Вчера я восемь раз просила ее привести в порядок кухонную столешницу…
— Знаешь что, — устало сказала Шарлотта, — меня сейчас мало волнует, какие у вас с дочерью проблемы.
Моя челюсть уже распахнулась от удивления. Я всегда была доверенным лицом Шарлотты, а не грушей для битья, но она покачала головой и извинилась:
— Прости. Не знаю даже, что со мной не так. Мне не следовало срываться на тебе.
— Все в порядке.
В тот момент старшие девочки сбежали по лестнице и понеслись мимо нас, смеясь и перешептываясь. Я положила ладонь на руку Шарлотты.
— Чтобы ты знала, — решительно проговорила я, — ты самая преданная мать, какую я когда-либо видела. Ты посвятила всю свою жизнь заботе о Уиллоу.
Она опустила голову и кивнула, прежде чем снова посмотреть на меня:
— Помнишь ее первое УЗИ?
На секунду я задумалась, потом улыбнулась:
— Мы видели, как она сосет свой большой палец. Мне даже не пришлось говорить об этом вам с Шоном, все было ясно как день.
— Точно, — повторила твоя мать. — Ясно как день.
Март 2007 года
А что, если кто-то все-таки виноват?
Эта мысль, как сорное семя, поселилась в глубине моей души, когда мы выходили из офиса юристов. Лежа рядом с Шоном и не в силах уснуть, я слышала пульсацию в крови, словно барабанную дробь: что, если, что, если, что, если. Целых пять лет я любила тебя, опекала, носила на руках при очередном переломе. Я получила именно то, чего отчаянно желала: прекрасного ребенка. Разве могла я признаться кому-то, а уж тем более себе, что твое рождение было не только самым замечательным событием в моей жизни… но еще и самым изнурительным, самым невыносимым?
Люди жаловались, что их дети
