хоть главу правительства, но когда руки распускают — этого здесь не любят…
— А что вы принесли? — спросила я, кивнув на рукопись.
— Да роман это папин, воспоминания о Гражданской войне, — она махнула рукой. — Нет, туда где эта гнида сидит, я не отдам!
Я, и так полузадушенная Мариной дилогией, с облегчением проводила заказчицу к выходу, а вернувшись в зал, застала грандиозный скандал между равом Пурисом, редактором «Привет, субботы!» и бледным Христианским.
— Ты для меня — ноль, понимаешь, ничто! — кричал рав Пурис в тот момент, когда я вошла. Он употребил для этого ивритское слово «клюм», по-моему, означавшее больше, чем ничто, больше, чем ноль, в какой-то степени это слово имело оттенок космической пустоты.
Рав Пурис, маленький и изящный, как разгневанная примадонна, много чего еще кричал на иврите, употребляя незнакомые мне идиоматические выражения. Пейсы его развязались на затылке и упали на грудь, как рассыпавшиеся пряди спившейся прачки.
Христианский же… Удивительная вещь: Яша выглядел подавленным. Сделав унижение ближнего одним из самых острых, самых сладостных своих развлечений, сам он так и не научился с достоинством сносить унижение. В сущности, Яша оказался совершенно беззащитным человеком.
И тогда из своей кабинки выскочила Катька, савеловская девочка, одержимая еврейской жаждой социальной справедливости, — мутант, неизбежный в условиях галута.
— Ты чего орешь? — негромко спросила она рава Элиягу Пуриса на хорошем иврите. — Чего ты пасть свою раззявил? При чем Яша к вашей вонючей газетенке? Тебе же сказано — Апис вас продал, никого не спрашивал. При чем тут Яша?
Рав Элиягу рванул с лица очки и, тыча ими в Катькину сторону, совсем уж неразборчиво для моего бездарного уха закричал что-то о засилье «русской мафии».
У Катьки дрогнуло лицо.
— Держите меня! — сверкая глазами, приказала она тихо по-русски. — Ой, вот теперь крепко меня держите, чтоб я пейсы ему не выдрала.
Мы с Ритой навалились на нее справа и слева, затащили в Ритину кабинку, и пока растерянные сотрудники «Привет, субботы!» собирали вещи и расходились по домам, она, сверкая глазами, переругивалась с равом Пурисом, то и дело порываясь сбросить нас с Ритой и идти выдирать тому пейсы.
Наконец мы остались вчетвером — Хаим смылся куда-то еще в начале скандала. Рита включила наш чудесный электрический чайник, похожий на взмывающий в небо лайнер, и, когда он закипел, сама заварила всем чай. Яше — отдельно в его кошерную чашку, как он любит: два пакетика, без сахара.
— Печенья бы хорошего, — мечтательно пробормотала Рита, — что-то забыл нас Всемирный еврейский конгресс.
Христианский на это промолчал.
— Бедный рав Элиягу, — сказала вдруг Катька. — Здорово я ему нахамила?
— Еще бы, — заметила Рита. — Это уж как водится у тебя. Человек работу потерял, у него одних дочерей одиннадцать штук…
— Хорошо, что вы меня держали, — вздохнула Катька. — Ничего, я извинюсь перед ним… Черт, здесь с человеком и помириться как следует невозможно. Ни тебе обнять, ни поцеловать…
— А знаете что, господа? — встрепенулся вдруг Яша. — Это даже хорошо, что от нас отшелушилась «Привет, суббота!». И без нее мы прекрасно можем существовать.
— На чем же? — язвительно поинтересовалась я. — На дилогии Мары Друк «Соленая правда жизни»? Кстати, вчера она принесла еще сто восемьдесят страниц, вследствие чего дилогия плавно переползла в трилогию.
— На здоровье! — довольно отозвался Христианский. — Она за это заплатит, она уже внесла задаток… Нет-нет, говорю вам, господа, — мы еще выплывем. А Сохнут с его великолепными брошюрами о таможенных правилах, а сборник советов по эротике? Это же золотая жила! К тому же мы издаем редчайший по тематике журнал «Дерзновение». Не пора ли перевести его издание на коммерческие рельсы?
Он вдохновлялся все больше и больше, щурился, кивал орлиным носом.
— Да что нам Гоша, что нам, в конце концов, перепады настроений Еврейского конгресса! Не за то боролись! У нас остался Бромбардт, в конце концов, а старик Бромбардт, ей-богу, не чужд филантропии!
— Кто не чужд филантропии? — холодно переспросила Катька. — Миллионер, который зубочистку купить жадится? Не забывайте, что заказы из Сохнута и прочих злачных мест добывал Апис, как знатный отказник. Не тешьте себя иллюзиями, — она саркастически подчеркнула, — гос-по-да, мы больше не рентабельны, а Бромбардт, выкладывающий из кармана две тысячи долларов в месяц за аренду помещения, он, конечно, скотина, но, я подозреваю, не дурак.
После этой скептической тирады мы с Ритой пригорюнились, как-то сразу припомнив, что Катька-то наша степень имеет в одной из сложных областей не то статистики, не то кибернетики…
— Чепуха, — заметил Яша небрежно, — придется прочесть тебе пару лекций на тему издательского бизнеса. Сомневаюсь, правда, что ты способна воспринять хоть десятую часть. Но, голубушка, надо же пытаться развивать свои мыслительные возможности…
* * *
Назавтра стало известно, что Бромбардт (наш старик Бромбардт, не чуждый филантропии), отказывается платить за помещение. То есть он, возможно, готов платить и дальше, но только в том случае, если компаньон его Иегошуа Апис вместе с главным редактором хевры Христианским представят подробный отчет о проделанной работе — в днях, наименованиях заказов и суммах, полученных от заказчиков.
— И прочая социалистическая бредень, — откомментировал Яша. Все утро он гоношился, закатывал долгие тирады на темные для меня бухгалтерские темы, и нервно оттягивал ремни портупеи большими пальцами.
— Яш, да представь ты ему, суке, отчет! — вспылила Катька. — Давай быстренько набросаем! Пусть подавится.
— Ты не в курсе! — зашипел на нее Яша. — И не лезь, ради бога, в это дело!
К полудню выяснилось, что исчез Апис. То есть сначала он был где-то тут, но найти его не представлялось никакой возможности. К вечеру стало известно, что рав Иегошуа Апис вылетел в Лондон по делам Всемирного еврейского конгресса.
— Так, — тяжело обронил Христианский. Весь день он был молчалив и выглядел потрясенным настолько, что по ошибке выпил чаю не из своей кошерной чашки, а из Катькиной белой, с надписью «Ближневосточный курьер». Сиротливым и одиноким остался Яша Христианский стоять на юру, и все наши попытки взбодрить его оставались безуспешными.
Вечером мне позвонила Рита.
— Да не может он представить никакого отчета, — сказала она, — как ты не понимаешь! Половина заказов проходила вне всякого учета.
— Как это? — тупо спросила я.
— Да так. Заказы добывал Апис, он же стряпал текст на нужную тему, ты, милая моя, придавала этому бреду пристойные очертания, я набирала, Катька разгоняла верстку.
Я молчала, пытаясь постичь смысл ее слов.
— Погоди-ка, — сказала я наконец, — получается, мы занимались преступной деятельностью?
— Да, — сказала Рита просто и мужественно, — но мы — честные люди.
Дня два еще мы старательно изображали издательскую деятельность. Рита
