серебристая седина их главреда Иегуды Кронина.
То, что сочинению Мары Друк нашлось применение, в точности соответствующее тому, что родилось в моем раздраженном воображении, поразило меня необычайно. Я увидела в этом руку Божественного провидения, с сожалением подумав, что уж если этому суждено было свершиться, то лучше бы в свое время Яше заключить со мной то пари, насчет арии Фигаро, потому как у меня рука все-таки куда легче Бромбардтовой.
— Соберите Мару! — строго приказал Христианский, поднимаясь и отряхивая колени. — Вы с ума сошли, немедленно соберите Мару, она внесла задаток!
Катька, задиристая, как разносчица кружек в пивном баре, пошла грудью на публику, приговаривая: «Очистить помещение! Давай, давай, вали, тут не цирк…»
Пушман подал Христианскому кипу, тот отряхнул ее, надел и вновь уселся за брошюру о значении шабата.
Когда наконец толстый заказчик ушел и все мы остались в своем узком кругу, когда было вынесено все, что можно и должно было вынести и загружено в «танк», Христианский проговорил, томно тронув кобуру под сердцем:
— Считайте, этому типу сегодня повезло. Я мог его изувечить. Просто жаль старика.
После чего он обернулся ко мне и добавил:
— А вы, радость моя, можете снять противогаз. Как в том анекдоте. — Хозяйским глазом окинув помещение, он сказал: — Ну… Кажется, все… Пушман, конгрессмен вы мой, сколько чашек вы раскокали, трудясь?
— Ерунда, нисколько, — встрепенулся Фима, — три.
— Хорошо, Бромбардт оплатит.
В эту минуту открылась дверь, и перед нами, уже измученными событиями дня, появился рассыльный с двумя увесистыми пачками бандеролей, отправленных Фимой по адресам.
Христианский застонал и схватился за голову. Фима смутился и пробормотал:
— Странно, неужели я перепутал адреса?
— Распишитесь кто-нибудь, — плачущим голосом попросил Яша. — Пушман, когда-нибудь я пристрелю вас, идиотина!
С улицы поднялась Ляля, доложить, что все погружено, стулья привязаны сверху и можно ехать в мозговой центр фирмы на Бен-Иегуду.
Мы спустились на улицу, и тут выяснилось, что для меня в машине нет места, а главное — нет во мне никакой необходимости.
— Можете идти домой, — разрешил Яша устало, уже сидя в машине рядом с Лялей, — рабочий день окончен. И ради бога, что вы обнимаете весь вечер этот чайник?
— Ах да, — спохватилась я. — Вот, возьмите. — И попыталась всучить Христианскому чайник через окно.
— Берите его себе, — сказал Христианский, — и дело с концом.
— Но как же… Ведь это собственность Всемирного еврейского конгресса…
— Берите, берите, — перебил меня Яша. — Не за то боролись. Еврейский конгресс не обеднеет. Кроме того, подозреваю, что Бромбардт не выплатит нам жалованья, а тем более вам, ведь я не подписал с вами договора. Считайте, что вы честно заработали этот жалкий чайник… Собственно — красная цена всей вашей деятельности.
«Танк» взрыкнул, развернулся и медленно попер вверх по переулку. Навстречу ему, петляя, ехал мужик на велосипеде. Через всю грудь у него, как лента ордена Почетного легиона, висела собачья цепь, замкнутая увесистым замком.
Я повернулась и, прижимая к груди чайник, пошла привычной уже дорогой мимо центральной автобусной станции.
Мой нищий — издалека высокий, статный — приставал к прохожим, тыча им в бока, как саперной лопаткой, протянутой твердой ладонью. Я подошла и положила в эту негнущуюся ладонь один из двух оставшихся у меня шекелей.
— Бриют ва ошер, — торжественно, как всегда, пожелал он.
— У тебя дети есть? — спросила я вдруг с идиотской сентиментальной улыбкой.
Нищий взметнул мохнатую бровь (так в окне утром взлетает штора), внимательно оглядел меня с головы до ног и раздельно проговорил:
— Если ты думаешь, что за твой паршивый шекель я должен задницу тебе целовать, то ты ошиблась.
(Все правильно, сказала мне Рита через пару дней. Ты пыталась вовлечь его в неслужебные контакты, он тебя отбрил. Пойми, у них совершенно другая ментальность. Его дело протягивать руку, твое — класть в нее шекель. При чем тут дети? Что за сантименты русской литературы? Но если это сильно тебя мучает, могу успокоить: его дети привозят папу по утрам на «Ситроене» на место работы, а вечером увозят с выручкой.)
Утром следующего дня, попивая кофе из чашки «Ближневосточный курьер», я просматривала газету и рассеянно слушала радио. До Пурима оставались считаные дни, войну торопливо сворачивала чья-то невидимая могучая воля. Это было заметно даже тем, кто вообще ничего не понимал в происходящих событиях: иракцы десятками тысяч сдавались в плен с неприличной поспешностью. Создавалось впечатление, что Амалек сам торопится завершить драму к Пуриму.
«Вчера, — продолжал диктор, — выступая на заседании Всемирного еврейского конгресса, Ицхак Шамир заметил…»
«Бедные… — подумала я, любовно посматривая на ворованный чайник, — как же они заседают там, без чая…»
Во дворе заиграла шарманочная мелодия «Сказок венского леса». Это приехала машина с мороженым. Я развернула газету на странице объявлений. Всегда с жадной надеждой просматривала эти страницы, лелея безумную мечту, что где-то кому-то, возможно, нужен на небольшую ставку русскоязычный литератор.
«Ищу душевную серьезную с целью передачи дома в наследство. Семьдесят, в хорошем состоянии». Я вздохнула и отложила газету.
Позвонила Рита.
— Катька считает, — сказала она, — что мы должны подать на фирму в суд. И это справедливо.
— Ой, — я отхлебнула из чашки кофе. — Какой еще суд, я не умею. Меня даже нищие обижают.
— От тебя ничего и не требуется. Только присутствовать и кивать. Вместо подписи можешь поставить крестик. Короче, в двенадцать мы ждем тебя на углу Абарбанель, возле цветочного лотка.
— Ты веришь, что нам заплатят?
— Конечно! — уверенно сказала Рита. — Ровно за три дня до суда. Здешние мошенники не любят судиться… — Она вздохнула и вдруг проговорила совсем другим голосом:
— Знаешь, иногда Всевышний напоминает мне одного из тех сумасшедших коллекционеров, которые уже не могут остановиться в своей страсти, даже когда какой-нибудь экспонат коллекции и не очень нужен или совсем не нужен… — Она помолчала. — Вот скажи, скажи, — зачем Ему нужна была фирма «Тим’ак»?
— Ну… — Я задумчиво повертела на колене пустую чашку «Ближневосточный курьер» и в сотый раз машинально прочла: «Тысячи их, абсурдных маленьких миров…»
Пока Рита с Катькой заполняли бланк заявления и препирались о чем-то с чиновницей, я шаталась по пустому коридору здания суда, потягивая через соломинку воду из пластиковой бутылки. Начиналась весна, время хамсинов, требовалось много пить, и мне уже не казались странными эти повсеместные бутылочки с минеральной водой — в транспорте, в магазинах, на улицах. Пить, много пить — единственное спасение от здешнего суховея.
За столом в коридоре сидела грудастая истица. В мочке каждого уха у нее просверлено было по три дырки, и оттуда гроздьями свисали сокровища Али-бабы.
